Губы Доминика тронула улыбка — ему не составляло никакого труда разгадать ее мысли. «Рядом с таким милым существом чрезвычайно приятно проснуться», — неожиданно подумал он. Для него утро после ночи любви обычно было тяжелым испытанием. Но кожа Женевьевы оставалась свежей и упругой, спутавшиеся блестящие волосы очаровательно рассыпались по плечам. Желто-карие глаза были ясными и блестящими, и, когда он стряхнул крошку с ее губы, Женевьева очень нежно посмотрела на него и рассмеялась без всякого жеманства, но с некоторой робостью.
— Тебе нечего бояться, — ласково сказал он, проводя пальцем по ее губам. — Ты ведь ни о чем не жалеешь?
Она решительно затрясла головой, отчего ее шелковистые локоны запорхали в воздухе.
— Как я могу жалеть о том… о том… — Она вздохнула, подыскивая слова, чтобы выразить невыразимое. — Я не знаю, как объяснить то, что я чувствую, но я напоминаю себе колодец, который наполнили до краев.
— И будут наполнять впредь, — ласково пообещал Делакруа. — Раз ты так быстро научилась получать и дарить удовольствие, никто уже этого у тебя не отнимет. — Он нежно поцеловал ее в висок и протянул пустую чашку. — Налей мне еще. И нам нужно одеваться. Скоро сюда придет Николас, чтобы отвезти тебя домой.
Безысходное отчаяние вдруг навалилось на Женевьеву. Делакруа говорил так, словно в дальнейшем «колодец» ее наслаждения не будет иметь к нему никакого отношения: роль наставника выполнена, он подготовил ее к тому, чтобы выпустить в новый для нее мир. Но гордость не позволяла ей спросить. И, делая вид, что сосредоточена на кофе, она поинтересовалась:
— Так зачем Николас сюда придет?
— Отвезет тебя домой, чтобы все подумали, будто вы с ним просто совершали прогулку перед завтраком. Даже если твое ночное отсутствие кем-то было замечено, последствия не выйдут за стены вашего дома.
— Никто ничего не заметил, — возразила она. — Табита никогда не входит ко мне в спальню, пока я не позвоню. Что касается остальных, то никто не встанет раньше девяти, особенно после вчерашнего бала. Делакруа кивнул, застегивая сорочку:
— На это я как раз и рассчитывал. Если хочешь умыться, в кувшине — горячая вода.
Поняв намек, Женевьева сбросила с себя покрывало и спустила ноги на пол. Однако еще с минуту, сидя на краешке кровати, хмурилась, глядя себе под ноги.
— Что случилось? — Доминик, закрепляя кушак, подошел к ней и поднял указательным пальцем ее подбородок. — Тебя что-то беспокоит, фея?
Ободренная его ласковым тоном, Женевьева нерешительно сказала:
— Я хочу спросить тебя…
— Так спрашивай. Ты ведь не привыкла отступать. — Доминик явно поддразнивал ее. Она смущенно улыбнулась:
— Прошлой ночью, когда… — Ну что такого трудного в этом вопросе? Женевьева глубоко вдохнула. — Когда в самом конце ты вдруг ушел из меня, это чтобы я не забеременела?
— Да, — резко бросил он. — Я не заинтересован в том, чтобы положить начало племени бастардов.
— Между прочим, я тоже, — огрызнулась Женевьева, задетая таким тоном.
— Я и не предполагал, что ты заинтересована. А теперь одевайся. Сейчас придет Николас.
— Не обязательно так пренебрежительно разговаривать со мной, — проворчала Женевьева. — Я не виновата в том, что плохо осведомлена в вопросах, в которых, не сомневаюсь, прекрасно разбирается твоя любовница-квартеронка.
Доминик, к ее все возрастающему раздражению, залился смехом:
— Поскольку у тебя не было нужды в подобной осведомленности, это не так уж и удивительно. — Все еще содрогаясь от смеха, он пошел к двери. — Оставайся здесь, пока я не приду за тобой.
Женевьева не удержалась от детского, но принесшего ей некоторое удовлетворение желания показать ему вслед язык и направилась к умывальному столику. Проводя губкой по груди, она вдруг спиной почувствовала устремленный на нее взгляд. Женевьева застыла от крайней неловкости. Стряхнув оцепенение, она обернулась.
На пороге стояла женщина. Большие карие глаза спокойно и оценивающе осматривали Женевьеву, словно предмет, предназначенный для аукционных торгов. Младшей Латур не раз приходилось наблюдать это со стороны, но никогда прежде она не могла представить себе, как чувствует себя человек, которого разглядывают с такой откровенностью.
Женщина была очень красива: шелковистая кожа, такая же светлая, как у самой Женевьевы, и блестящие темные волосы, колечками ниспадающие на плечи. На ней был пеньюар темно-синего цвета, отделанный кружевными рюшами; пояс из тонкой ленты подчеркивал узкую талию, округлые груди и бедра.
— Что вам угодно? — прошептала Женевьева, оглядываясь в поисках чего-нибудь, чем можно было прикрыться, но все ее вещи были в другом конце комнаты; под рукой оказалось лишь маленькое полотенце, висевшее рядом с умывальником. В конце концов Женевьева решила, что неловкие попытки прикрыть свою наготу более унизительны, чем демонстрация самой наготы, и не стала суетиться.
Женщина ничего не ответила на ее вопрос, но в том и не было необходимости, Женевьева догадалась. Это могла быть только Анжелика, и было совершенно ясно, что ей угодно: сравнить шансы. Снизу послышался стук дверного молоточка, женщина отскочила, в глазах ее появился страх, и она исчезла так же бесшумно, как появилась, тихо прикрыв за собой дверь.
Потрясенная, Женевьева быстро оделась. В том, как эта квартеронка рассматривала ее, не было ничего дружественного. В огромных влажных глазах таились неприкрытая враждебность и некоторое презрение — физические достоинства Женевьевы она сочла более чем скромными. Разумеется, «узурпаторше» действительно недоставало роста и округлости форм, вынуждена была признать Женевьева, расчесывая волосы позаимствованной гребенкой. И ничего удивительного в том, что Анжелике неприятно ее присутствие здесь, в ее спальне, на ее постели, с ее покровителем. И правда, что заставило Доминика привезти Женевьеву именно сюда? Ну да, конечно!
Он ведь не собирался делить ложе со своей предполагаемой жертвой. Скорее всего получил согласие Анжелики на либретто, совершенно не похожее на то, что тут разыгралось.
Женевьева подошла к окну. Отдернув штору, она выглянула на улицу, которую видела прошлым вечером. Было всего семь часов утра, но уже совсем рассвело, однако и теперь узнать улицу не представлялось возможным. Впрочем, Женевьева догадывалась, что это Рэмпарт-стрит — где же еще мог креольский джентльмен поселить свою любовницу-квартеронку?
— Николас уже здесь, — доложил Доминик, появляясь в дверях.
— Что ты ему сказал? — Оказалось, что Женевьеве небезразлично, что узнает ее кузен.
— Ничего. — Доминик улыбался. — Скажи сама что хочешь. Я лишь велел сделать так, чтобы по возвращении домой на твоем добром имени не появилось ни единого пятнышка. — Он накинул ей на плечи плащ, тщательно спрятал волосы под капюшон и, взяв ее лицо в ладони, сказал:
