Вечером того же дня лейтенант Пьер де Ган, служивший в шестом кирасирском полку, закончив службу и уже без формы вернулся на улицу Фабор Сен-Оноре и дошел до того места, где он вырвал из цепких ладоней розы. На улице мелькали прохожие, но никого из них он не узнавал. Да с чего он взял, что она догадается о произведенном на него впечатлении и в надежде на повторную встречу вернется сюда? И он нетерпеливо нахмурился, вспомнив, что потащился сюда, повинуясь нелепой причуде.
Время шло, и влияние принца-президента на экономику постепенно давало о себе знать. Снова открылись гостиницы. Торговцы отворили ставни на окнах своих лавок, свежеокрашенные фасады радовали глаз. В Париже снова можно было увидеть иностранцев, приезжающих сюда как по делам, так и для развлечений. Торговля мало-помалу оживала, и мадам Камилла снова набрала полный штат портних, в том числе и молодую стажерку по имени Луиза Вернье, которую контролерша успела порекомендовать до начала всех волнений.
Катрин, с радостью вернувшаяся к любимому делу, что-то напевала себе под нос, сидя рядом со своими товарками. А за столом в соседней комнате Луиза выполняла какую-то менее сложную работу. Иногда она невольно вспоминала дерзкого кирасира, который присвоил себе предназначенные для принца цветы, и не сомневалась, что, если они еще когда-нибудь встретятся, она его сразу же узнает.
На ее губах играла таинственная улыбка, не имевшая отношения к кирасиру. Она верила, что в недалеком будущем ее посадят за один стол с Катрин, в самый дальний угол. А когда-нибудь она будет сидеть во главе этого стола. Если докажет, что ей нет равных среди портних, то у нее все получится.
Как Луиза и предвидела, она сравнительно недолго занималась несложной работой у мадам Камиллы. К семнадцати годам Луиза уже сидела за столом Катрин в комнате вышивальщиц, где довела до подлинного совершенства свои и без того безупречные стежки. Цветы, листья и различные растительные узоры, выполненные разноцветными шелковыми нитками, выходили из-под ее иглы как живые, украшая гирляндами и фестонами бальные наряды и повседневные платья, свадебные накидки, шлейфы, а также всевозможные воротнички и пелерины. Ни мадам Камилла, ни другие портнихи не пытались как-то разнообразить моду, ограниченную длинным корсажем и чрезмерно пышной юбкой, зато соперничали друг с другом по части роскошной отделки.
Луиза и Катрин уже давно выехали из лачуги на площади Мобер и заняли комнаты, сходные с их прежним жилищем, а их довольно скромные доходы немного возросли благодаря заработку Луизы. Правда, в сезонные затишья они по-прежнему не позволяли себе никаких излишеств, но теперь Луиза могла купить себе туфли. Ее маленькие изящные ступни не пострадали от всех тех орудий пыток, которые ей длительное время приходилось таскать, возможно потому, что дома при всяком удобном случае она ходила босиком.
С первого же дня своей службы у мадам Камиллы Луиза жадно впитывала в себя все, что могло ей пригодиться в профессиональной карьере. У портних сложилась традиция делиться личным опытом, и, хотя большинством профессиональных тайн Катрин с ней давно уже поделилась — как, например, простейшим способом оттереть собственной слюной кровь, брызнувшую на ткань из уколотого пальца, — Луиза также многому научилась и у своих новых подруг. Но больше всего ей нравилось учиться у старшей помощницы. Луиза при каждом удобном случае расширяла свои познания в искусстве шитья, обучаясь чертить выкройки и кроить ткань у закройщика. Второй раз в жизнь девушки вошел англичанин. Его звали Уилл Расселл.
Мужчины-закройщики были не такой уж и редкостью, но мадам Камилла, в числе прочих, предпочитала закройщиков-женщин, считая, что они точнее воссоздают очертания женской фигуры, придавая дамским нарядам по возможности элегантные линии, выражающие женскую беззащитность. Люди, серьезно занимающиеся модой, всегда прислушиваются к политике и актуальным проблемам, и мадам Камилла интуитивно почувствовала нарастающую тенденцию к предельно изящным линиям кроя, которые только и могут смягчить и завуалировать железную несгибаемость француженок, взращенную революцией 1848 года. Мадам Камилла решила, что ей нужен закройщик-англичанин, который стал бы претворять в жизнь ее замыслы, ведь никто не станет отрицать, что лучшие портные живут по ту сторону Ла-Манша. Рассчитывая использовать английское мастерство в новой присадке своих изделий, она, к собственному удивлению, остановилась на Уилле Расселле. Набравшись опыта на ткацкой фабрике, он уже работал в Париже у прославленного придворного портного Эбелинга, чьи владения располагались на улице Ришелье в том же здании, что и «Гажелен». Уилл Расселл, как и многие другие, прибыл в эту Мекку моды, чтобы расширить свои познания перед возвращением на родину.
— Должен заметить вам, — безапелляционно уведомил он мадам Камиллу на своем превосходном французском, — что через два года я намерен вернуться в Англию.
— Не вижу в этом никаких препятствий, — осторожно ответила она. Зная, как непредсказуем маятник моды, она и не собиралась задерживать его дольше, да и мешкала совсем по другой причине. Ее гораздо больше беспокоило то смятение, которое посеет его мужественная внешность среди ее швей. Уилл Расселл в двадцать семь лет был в полном расцвете, но у нее не нашлось причин сомневаться в его профессионализме. Поэтому она поневоле примирилась с тем, что швеям придется быть чуть осмотрительнее, а если какая-то из них начнет выказывать хоть малейшее пренебрежение к работе, то будет немедленно уволена.
— Хорошо, мистер Расселл. Я готова предоставить вам место на оставшееся время вашего пребывания во Франции.
Уилл Расселл в закройном цеху со всем ревностным старанием новой метлы изничтожил беспорядок, устроенный здесь двумя закройщицами, их вновь посадили за швейный стол. Он выбросил всякие ненужные коробки и накопившийся мусор. Сам удлинил и без того длинные столы, а рулоны тканей уложил на специальные стеллажи, что упрощало работу и одновременно защищало ткань от повреждений. С самого начала Расселл ясно дал понять, что закройная мастерская в заведении мадам Камиллы — в его личном распоряжении, и держался крайне независимо. Однако он был достаточно мил и прекрасно осознавал, какую вызывал суматоху в этом замкнутом женском мирке. Особенно учтив он был с мадам Руссо, чем приводил в недоумение девушек-портних, считавших ее высокомерной и дурнушкой. Они не знали, что однажды, когда англичанин только начал здесь работать, он случайно столкнулся с контролершей, она корчилась от боли, и он проводил ее, беспомощную, с побелевшими губами, до кабинета, поняв, что она страдает от болезни, которую от всех скрывает.
