Ретт, ни слова не говоря, наконец-то отложил горностая – тот, почувствовав свободу, сразу же проворно шмыгнул под кушетку. Нежно погладив жену, Ретт обнял ее и положил уже седеющую голову Скарлетт себе на плечо…
Так молча они и просидели – может быть, полчаса, может быть, и больше.
Не было слов, не было взаимных признаний – к чему они теперь?..
Ведь все прекрасно понятно и без слов…
Ретт со всей нежностью, на которую только был способен, поглаживал жену по плечам, по голове… После этого пламенного монолога Скарлетт, каждый размышлял о своем, наверняка – об одном и том же, пока полуденная июньская жара не сморила Скарлетт и она не заснула на плече своего мужа…
* * *
Скарлетт проснулась и обнаружила, что лежит на кушетке, а Ретта уже нет.
«Наверное, это он осторожно уложил меня, когда я заснула, – подумала Скарлетт с благодарностью, – о, мой любимый…»
Она уже не обижалась на Ретта.
А действительно – к чему?..
Он ведь любит ее – да, любит, она чувствует это, чтобы он там ни говорил…
Да, Ретт был по-своему прав, когда как-то раз сказал Скарлетт, что она – «заплутавшая сороконожка»…
И зачем так много внимания уделять словам?..
Главное – поступки, а любовь и есть самый главный поступок.
И она улыбнулась своим нечаянным мыслям…
Быстро поднявшись, она подошла к окну и закрыла его – несмотря на июньскую жару, в ее комнате было довольно прохладно…
Скарлетт чувствовала себя легко и свободно – будто бы она семнадцатилетняя девочка, будто бы у нее никогда не было еще ни волнений, ни переживаний, ни тревог, будто бы вся жизнь ее только-только начинается…
Ей нравилось ее теперешнее состояние.
Она не хотела даже в мыслях возвращаться к тому, что на миг оставила – к безмерной усталости, к мукам в тисках любви…
Нет, любовь была, но совершенно другая – тихая и радостная. Не было ни отчаяния, ни той безотчетной агрессии, которая стала для нее в последнее время какой-то привычной. Не было ничего, кроме любви к Ретту.
О, волшебство!..
О, чудесная музыка сфер, открывающая доселе неведомые просторы!..
Сердце Скарлетт переполнялось неизъяснимой радостью. Не было ничего общего между жалкой радостью ее повседневной жизни, радостью, которая боится страданий и держится только тем, что каждый раз отвергает их, – и этой новой огромной радостью, которая, по сути, и была рождена этим страданием…
И тут из глубины измученного сердца Скарлетт вырвался крик этой радости – подобно острейшему алмазу, режущему стекло, он прочертил все ее существование последних лет светлой бороздой. О, Ретт!..
О, мой любимый!..
Как я благодарна тебе только лишь за то, что ты встретился на моем пути!..
Как я благодарна за все – и за твои упреки, и за твою любовь ко мне!..
Даже если бы ты не любил меня, я бы все равно оставалась с тобой…
Мне никто, никто больше не нужен – на целом белом свете!..
Боже, чтобы делала я без тебя?!.
Я не прожила бы и дня!..
О, Ретт!..
О, любовь моя!..
Безмолвный крик улетел, кружась, и исчез в бездне мыслей. Скарлетт лежала на своей кушетке счастливая, неподвижная и немая. Лежала довольно долго – может быть час, может, еще дольше… Наконец, она поднялась. Шея болела от твердого, неудобного изголовья, ломало все кости – впрочем, Скарлетт не обращала на это никакого внимания. Душа ее парила высоко-высоко…
Какая-то непреодолимая сила толкнула ее к письменному столу. Она тогда и сама еще не знала, что будет делать. Сердце ширилось в груди, всепоглощающая любовь к Ретту заслоняла собой целый мир. Но она не могла хранить в себе то, что переполняло ее – Скарлетт схватила перо и в неудержимом порыве стала изливать свои чувства в стихах:
Ретт, ты пришел, ты схватил меня – целую руку твою.
С любовью, с надеждой – целую руку твою.
Ты пришел уничтожить любовью меня – это я сознаю.
Я дрожу, я в огне? Приди же!.. Целую руку твою.
Ты надкусишь плод и бросишь его – я сердце тебе отдаю!
Благословленны язвы укусов твоих – целую руку твою.
Ты хотел меня всю, а взяв, разгромил, как в бою.
Ты оставил одни лишь обломки – целую руку твою.
В руке твоей, Ретт, ласкающей, я гибель свою познаю,
И целую в предсмертный миг смертоносную руку твою.
Так рази же меня и убей – я в страдание осанну пою,
Ты пришел и забрал меня всю – целую руку твою.
И взмахом руки своей ты рассекаешь старинных цепей змею,
Ты рвешь ее, Ретт – целую руку твою.
В душе ее – буря…
Буря невысказанной нежности.
Волны морские разбиваются о скалы, душа, наполненная их золотыми брызгами, взлетает высоко к небу пенной пылью страстей и слез…
* * *
Но уже на следующее утро, едва проснувшись, Скарлетт увидела на столе тот листок бумаги и тут же разорвала его в мелкие клочки. Эти бессвязные слова были ей теперь нестерпимы – настоящее чувство никогда не требует подобного выражения…
«Мы с Реттом всегда будем счастливы, до самой могилы, – думала она, выбрасывая бумажные клочки в корзину для мусора, – мы, как Принц и Принцесса из старой сказки, будем счастливы, и умрем в один день… Тогда к чему же эти бессвязные мысли?..»
Она прошла в гостиную, и тут взгляд ее упал на горностая – зверек, сидя на письменном столе, принюхивался к каким-то бумагам своей острой мордочкой…
Непонятно почему, но Скарлетт охватило какое-то раздражение к этому зверьку – чувство, которого она не испытывала с того памятного для нее, последнего разговора с мужем…
И опять этот зверек!.. Но почему он тут – чтобы помешать ее любви к Ретту?..
– Кыш!.. – закричала она и, сняв с ноги тапочек, запустила в горностая – тот стремглав бросился под кушетку…
Скарлетт, опустившись на стул, подумала: «Действительно – и с чего это вдруг я так невзлюбила это несчастное животное?..»
Ей почему-то стало очень стыдно за этот приступ беспричинной ярости…
«Почему я так не люблю его?.. – спрашивала сама себя Скарлетт и не находила ответа, – почему?.. Ведь эта бессловесная тварь ни в чем не виновата?.. Почему я гоню его от себя?..»
Как бы там ни было, но с того момента она постоянно чувствовала к этому горностаю какую-то внутреннюю неприязнь – она и сама не могла дать себе отчета, откуда эта неприязнь появилась…
Скарлетт твердо знала только одно: неприязнь ее к этому ни в чем не повинному зверьку навсегда останется с ней…
С момента того разговора между Скарлетт и Реттом прошло три недели…
Казалось, ничего не изменилось в уютном доме супружеской четы Батлеров на Телеграфном холме. Однако это только казалось…
