Я нисколько не удивилась тому, что он выбрал для наряда геральдические цвета своего семейства, но поразилась до глубины души, поняв, что герцог без доспехов. Первый раз я видела Галеаццо на публике без нагрудника. Может быть, он побоялся в такой холод надевать на себя металл или же решил обойтись без нагрудника из тщеславия. Ведь сталь не подошла бы к его прекрасному камзолу. Ответа на этот вопрос я так и не узнала.
Катерина, стоявшая рядом со мной, восторженно и нетерпеливо ахнула при виде отца. Женщины тоже сняли плащи, и тогда я поняла, почему Катерина так рвалась показаться герцогу. Ее платье было сшито из тех же самых тканей, что и его наряд, украшено такими же золотыми лилиями по белому муаровому шелку — тщательно продуманный рождественский сюрприз для отца.
Когда герцог с придворными двинулся вслед за епископом по центральному проходу, ряды прихожан кланялись, отчего вся толпа заколыхалась, напоминая пшеничное поле под ветром. Я поглядывала на Катерину. Она держалась независимо, но ее взгляд был прикован к отцу и его окружению. Я поняла, что она все еще ждет момента, чтобы привлечь внимание герцога.
На полпути к алтарю такая возможность ей представилась. Церковь Санто-Стефано считалась очень старой, хотя и не такой, как один большой камень в ее полу. Он находился в самом центре церкви, грубый и с виду вполне заурядный. Этот камень был, ни больше ни меньше, местом гибели невинных младенцев. Легенда утверждала, что именно на него пролилась кровь детей, истребленных царем Иродом.
Галеаццо прервал разговор на полуслове, подошел к камню, взглянул на него и поклонился ему в притворном приступе благочестия.
Увидев представившуюся возможность, Катерина рванулась вперед, миновала последний ряд приближенных герцога и оказалась прямо за спиной у брата Чикко, Джованни, и военного советника Рикаво. Она была в одном ряду от отца. Мы с Лукрецией разом шикнули на нее за подобную наглость, но она только обернулась через плечо и хитро улыбнулась.
Ее мать толкнула меня локтем и указала подбородком на свою неуправляемую дочь. Моя роль в церемонии была ничтожной, поэтому именно мне выпало возвращать Катерину на место. Я извинилась вполголоса, протискиваясь между двумя важными camerieri, и остановилась за спиной Катерины.
В тот миг, когда я тронула ее за локоть, раздался крик: «Дорогу!» — и в проход за епископом шагнул дворянин средних лет. Он был крупный, с широченной грудью, мощными плечами, но одна нога у него оказалась сухой, поэтому он двигался прихрамывая, с остановками, неловко опустился на одно колено прямо перед святым камнем и преградил дорогу герцогу Галеаццо.
У дворянина были волнистые светло-каштановые волосы, зачесанные назад и доходящие до плеч, но на висках и макушке уже обозначилась плешь, он нервно улыбался, демонстрируя крупные желтые зубы. Солдаты, стоявшие рядом, напряглись, громадный мавр шагнул вперед, вынимая скимитар из ножен, однако все успокоились, узнав Джованни Лампуньяни, дворянина, владевшего огромными землями рядом с городом, значит, обязанного клясться в верности герцогу как раз сегодня днем, в Порта-Джиова. Сначала мне показалось, что на нем цвета Сфорца, белый и малиновый, однако второй из них был слишком ярким. Лампуньяни издавна считался другом Галеаццо, хотя поговаривали, что герцог недавно обратил внимание на прелестную молодую жену своего вассала и поклялся затащить ее в постель.
— Выслушайте меня, ваша светлость, — произнес Лампуньяни.
Его растянутые в улыбке губы дрожали. Не было ничего необычного в том, что проситель остановил герцога на пути к его месту перед алтарем, но Галеаццо скривил рот, давая понять, что это ему неприятно.
В тот же момент Катерина ощутила мое прикосновение, рванулась вперед и пристроилась рядом с военным советником, который уже стоял за спиной у герцога. Рикаво, седой, но крепкий мужчина, с недоумением поглядел на нее сверху вниз.
Катерина протянула руку, собираясь тронуть отца за плечо, и в это мгновение еще один человек, молодой, вышел в проход и встал рядом с Лампуньяни. У него были очень темные волосы и борода, приятное овальное лицо и глаза, полные ненависти. Это оказался Карло Висконти, дворянин, сестру которого обесчестил Галеаццо. Он сжимал рукоять длинного меча, вложенного в ножны, был одет в белое и пронзительно-красное, как и Джованни Лампуньяни.
Карло и был король мечей.
Я почувствовала, как проваливаюсь в другой мир, тот, где гнев Господень клубится мутными тучами, а чудовищное облако готово разразиться смертоносной молнией. Я обеими руками оттащила Катерину от отца и крепко вцепилась в нее.
— Не сейчас!.. — зашипел герцог на Лампуньяни, махая рукой, а темноволосый Висконти тем временем протиснулся мимо коленопреклоненного вассала.
Лампуньяни начал неловко подниматься, теребя рукав.
Все еще полусогнутый, он отчетливо произнес:
— Наоборот, именно сейчас. Теперь же!
Джованни с проворством змеи набросился на Галеаццо. Я не заметила, как он выхватил кинжал, зато увидела, как окровавленный клинок вышел из раны, и услышала жуткий хрип герцога. Посол Мантуи предпринял слабую попытку оттолкнуть Лампуньяни, но того уже нельзя было остановить. Он распрямился во весь свой впечатляющий рост, схватил герцога за руку, чтобы тот не смог убежать, воткнул кинжал ему в грудь по самую рукоятку, выдернул его из чавкнувшей раны, скривил рот от ненависти и решимости и снова всадил клинок в тело Сфорца.
— Я умираю! — с изумлением воскликнул Галеаццо и завалился назад, на грудь Орфео да Рикаво, который тщетно старался его удержать.
В следующий миг к герцогу шагнул Висконти и рубанул его длинным мечом, а за ним подскочил еще один молодой человек. Посол Мантуи, Захария Сагги и Рикаво вопили, призывая стражу.
Хор умолк, сладкое пение сменилось дикими криками и звуками борьбы. Люди рвались из недавно стройных рядов, церковные двери распахнулись, и толпа хлынула к ним приливной волной. Стражники увязли в толпе, отчаянно пробиваясь к своему господину, который упал на камень, когда-то обагренный кровью невинных младенцев.
К этому моменту даже Сагги с Рикаво пытались бежать, а братья герцога Оттавиано и Филиппо едва не сбили меня с ног, проталкиваясь к дверям. Я крепко держала Катерину, увлекая ее подальше от этого кошмара. Она обмякла и не сопротивлялась.
Церковь опустела с ошеломляющей быстротой. Снаружи, на площади, придворные и фавориты герцога требовали своих лошадей. Те, кто пришел пешком, включая мать Катерины Лукрецию, почти бежали по обледенелым булыжникам обратно к замку. Я остановилась в дверях, не выпуская руку ошеломленной Катерины, обернулась и взглянула на святилище.
