— Моя мать угрожала тебе! тебе, мой маленький слуга?
— Лично мне, нет. Но в ту минуту, когда она меня спрашивала, мы были в царском саду, на берегу озера; прекрасный лебедь, который уже несколько раз тянул барку, когда вы, бывало, мечтали, при свете луны, подплыл очень близко к нам и стал щипать траву возле берега; королева, же взглянула на него таким взглядом, от которого я содрогнулся; очевидно, не согласись я отправиться на поиски вашего величества, лебедю пришлось бы быть не в Парсивале, но в руках вашего повара, и я принужден был бы есть приготовленным под каким-нибудь соусом эту божественную птицу, которая тянет золотой цепью лодку Лоэнгрина.
Король сказал, после минутного молчания:
— Как ты думаешь, что хочет сообщить мне матушка?
— Очевидно, что-нибудь очень неприятное, — отвечал Карл — как потому, что королева вернулась из Пруссии, так и потому, что, тотчас же по возвращении, написала об этом францисканцам; а известно, что никто, кроме Бисмарка, не досаждает нам так сильно, а отец Бенигнус избран самим Богом для передачи нам неприятных новостей. Нужно ожидать, что королева и ее духовник долго будут рассказывать вашему величеству о прусских интригах и о религиозных нуждах вашего государства. А! это будет весело! И еще надо будет благодарить небо, если разговор ограничится лишь политикой и францисканской проповедью.
— А чего же я должен опасаться большего?
— Поэмы, которая обыкновенно посвящается жениху, государь!
Король мгновенно вспыхнул, как краснеет молодая девушка при внезапном предложении влюбленного.
Он проговорил быстро, дрожащим голосом:
— Объяснись, Карл; расскажи все, что тебе известно.
— Государь, я ничего наверное не знаю, но у меня есть данные предполагать, что приготовляется для вас нечто, могущее вас встревожить, и нечто такое, что будет не по вкусу вашему величеству.
— В чем состоят твои подозрения? Назови их.
— Королева Текла приехала в Нонненбург ночью, неожиданно, и потихоньку вошла во дворец, так, что ни трубы, ни барабаны не успели известить об ее приезде.
— Моя мать — женщина серьезного ума, и потому избегает всяких этикетов.
— Но на этот раз, ваша мать хотела избежать не шумного официального приема, а…
— Чего же?
— Любопытства придворных и слуг.
— У нее, значит, была причина скрыть от всех свое присутствие?
— Не для себя лично, но ради тех двух особ, которые ее сопровождали.
— Моя мать вернулась не одна?
— Вы знаете, государь, что я сплю чутко, как птица, а моя походка легка как у кошки? Ночью, третьего дня, я услышал, как тихо отворились главные ворота дворца. Кто бы мог приехать в такой час! Вы, может быть, подумалось мне. Я мигом вскочил с постели и, одеваясь на ходу, спустился вниз. Под сводами проходили чьи-то тени, предшествуемые кастеляном, державшим в руке зажженный фонарь; я притаился у стены, около большой статуи Максимилиана Христофора. Тут я узнал вашу мать, позади которой шли две женщины.
— Ты также узнал их?
— Увы! государь, там было так темно, и обе женщины были закутаны с ног до головы. Я угадал только то, что одна из новоприбывших, также закрытая вуалью, должна была быть старухой; судя по манерам и походки, она напоминала почтенную дуэнью.
— А другая? — спросил король.
— Другая двигалась очень решительно, будто забавляясь всей этой тайной; походка очень легкая, почти скачками; ее вуаль, лишь до глаз, позволил мне разглядеть молодые, очень живые глаза, а из-под кружев заметна была улыбка. Наверное можно сказать, что ей около восемнадцати лет.
Король, отвернувшись в сторону, покраснел.
— А на другой день ты ничего не разузнал?
— Ваше величество не может сомневаться в том, что я постарался это сделать. Но ни одно живое существо не видело этих двух таинственных личностей, кроме кастеляна, которому, вероятно, запретили говорить об этом, потому что он ответил мне: «Вам это приснилось, господин Карл»! Тогда я сам принялся за розыски. Во дворце не осталось ни одной залы, ни одного павильона в садах, где бы я не перерыл все. Тщетная надежда. Пустота, безмолвие: точно следы исчезнувших видений.
— Быть может, они уехали?
— Я вполне убежден в противном!
— Однако…
— О! государь, вам не безызвестно, что есть покои, в которые я не мог проникнуть.
— Какие?
— Покои королевы Теклы!
— Ты думаешь, что обе эти женщины находятся в покоях моей матери?
— Думаю ли я? Да я уверен в этом. Вы знаете, что в часовне у королевы есть орган?
— Да
— Ну, так вчера вечером, когда я сторожил под окнами часовни, я услыхал…
— Моя мать играет иногда на органе.
— Но она играет, преимущественно, печальные псалмы или какое-нибудь духовное анданте, в котором изливаются жалобы тоскующей души. Государь! Я услышал свадебное аллегро из оперы «Рыцарь лебедя»!
Король невольно вздрогнул. Он принялся ходить взад и вперед по снегу. Иногда схватывался за голову руками и вдруг остановился, весь бледный.
— Карл! Карл! — вскричал он, встряхнув своими развевающимися по ветру кудрями, — я должен бежать! Понимаешь ли ты меня? Я хочу бежать. Быть далеко от моей столицы, от двора, далеко от всех этих утомляющих меня знаков преданности и тягостных интриг, далеко от всех тех, кому я принадлежу, потому только, что я их властитель! Я разорву и свои, и их цепи. Трон — это ужасное место мучения, и я не хочу более сидеть на нем. Подобно Вальтеру Фогелейде, моя душа, свободна, как птица, заключена в тело, у которого, к несчастью, нет крыльев. К тягостному и без того уделу быть человеком я не прибавлю новой тягости — быть королем. Я должен ускользнуть от них и исчезнуть! Вероятно, на каком-нибудь неизвестном берегу найдется тихое уединенное место, где можно будет скрыть от всех глаз весь позор и тоску своего существования. Я хочу оставить в людской памяти воспоминание о себе, как о таком человеке, который прошел мимо них, но никогда уже не вернется!
— Я готов следовать за вами в путь, сказал Карл. — Быть может, вашему величеству угодно будет отправиться во Флориду? Судя по слухам, это довольно пустынная страна. Там, по берегу черных озер, растут великаны — цветы, полные душистого яда, так, что птицы, напившись из них этого ароматного сока, тотчас же начинают хлопать крыльями и падают, опьяненные и мертвые, пропев в каком-то предсмертном экстазе чудную песнь. Нельзя подумать, чтобы ваши министры стали преследовать вас и в этой стране своими просьбами подписать проекты выборов национал-либералов, да и ваша матушка не привезет туда к вам ваших невест. Вот, это верно. Едемте. Ах! вот что я вспомнил, — прибавил Карл, — что ожидает Ганса Гаммера в том случае, если мы уедем! Ведь, никто, кроме короля, не чувствует к этому великому человеку ни малейшей привязанности; кроме того, я знаю, наверное, одну королеву, четырех министров и двухсот депутатов, которые выжидают лишь удобного случая, чтобы сослать его в изгнание, и две или три тысячи музыкальных композиторов, которые готовы освистать его, как только ваше величество перестанет аплодировать ему, да многочисленное количество евреев, которые, как известно, люди крайне недоброжелательные, в руки которых я не желал бы ему попасть, особенно, ночью, где-нибудь неподалеку от леса.
