Если обстоятельства сложатся так, что у тебя не будет иного выхода, иди к господину Финчу и Лаутеру. Их адвокатская контора находится на Уорнер-стрит. Назови себя и скажи, что хочешь видеть их по поводу благотворительного общества Теннанта. Они посоветуют тебе, как быть.
Ты спишь в своей постели, пока я пишу это письмо. Я смотрю на тебя, мое милое дитя, и едва не кричу от злости. Разве это не жестоко отбирать меня у тебя? Но я не кричу. Я не позволяю себе обижаться на весь мир. Я только молю Бога, чтобы он сохранил и защитил тебя, ибо я отдаю тебя в его руки.
Твоя любящая мама
Кэтлин Маклиод.
Я медленно сложила письмо, и мама встала перед моими глазами, как живая, худенькая, темноволосая, некрасивая, но и не простушка, моя строгая любящая мама. Она работала в школе неподалеку от дома, в котором мы снимали две комнаты на верхнем этаже, и я не помню, чтобы ее когда-нибудь не заботило, что мы будем есть, что носить, где жить, но все равно у нас было чисто и благопристойно.
К своему стыду, я не всегда была добра к ней и не всегда понимала ее, особенно когда она заставляла меня лишний час позаниматься вечером, но я любила ее, и она знала это. Только после ее смерти, когда я в первый раз увидела свое свидетельство о рождении, в котором не было имени моего отца, и не нашла свидетельства о браке, я усомнилась в достоверности ее рассказа о моем отце, будто бы погибшем где-то за границей. В ее письме я тоже не нашла никаких объяснений, но я была слишком маленькой тогда, чтобы понять, что такое ложь во спасение.
Наш нижний сосед, мистер Тейлор, много говорил об этом, ругаясь на каждом слове. Они с миссис Тейлор нанимали весь небольшой дом, сдавая от себя две комнаты нам с матерью. Он работал на мясном рынке, и я никогда не видела его без кружки с пивом. Он был грубый и жестокий человек, и его жена и дети трепетали перед ним. У них было семеро детей, и все погодки. Худенькая миссис Тейлор много работала и старалась быть хорошей матерью, но у нее был слабый характер, да и ума ей Бог не дал.
Я быстро поняла, что мама ошиблась, выбрав ее мне в опекунши, но, с другой стороны, у нее не было выбора. Поначалу, когда я не знала, куда деваться от горя, и когда мое горе стало понемногу затихать, наверное, мне все-таки было бы лучше у Тейлоров, чем в сиротском доме.
И миссис Тейлор и дети любили меня, так как миссис Тейлор владело похвальное и трогательное желание «научить своих детей жить прилично, как твоя мать», то я стала понемножку учить их, как надо себя вести. Это всегда вызывало раздражение у мистера Тейлора, если он был дома. Он садился за стол в носках, брюках на подтяжках и нижней рубахе и издевался над всякой моей попыткой как-нибудь привить его детям приличные манеры.
– Нет, вы только поглядите на эту мисс Штучку! Ну и выкрутасы. Ла-де-да-де-да! – Набрав полный рот еды, он тыкал в меня ножом. – А сама-то она кто? У матери-то штучки-дрючки, а принесла ее в подоле.
Его жена робко возражала ему:
– Не надо, Берт. Не говори плохо о ее матери. Сама я никогда ничего ему не говорила и в тех редких случаях, когда не могла избежать встречи с ним, старалась быть повежливее. Я не понимала, что значит «принести в подоле», и в конце концов пристала с расспросами к миссис Тейлор, огорчив ее ужасно.
– Ох, птичка моя, не обращай внимания. Он просто свинья, вот и все.
– Но, миссис Тейлор, что это значит?
– Понимаешь... – Она была очень смущена. – Он хотел сказать, что у тебя не было отца.
– Как это – не было отца?
– Нет, отец, конечно же, был, просто он не был женат на твоей матери.
Я была сбита с толку.
– Не понимаю, как это – отец и мать, но не женатые?
Миссис Тейлор неловко поправила выпавшую из прически прядь волос.
– Все может быть, девочка. Вырастешь – поймешь. Я скоро все поняла, но не потому, что мне объяснили, а потому что посмотрела в словаре слово «незаконнорожденная» после того, как мистер Тейлор несколько раз назвал меня так, и потому что узнала много всяких отвратительных вещей о мужчинах, женщинах и детях от младших членов семьи Тейлоров, которые всему этому обучались на улице, едва начинали говорить.
Все еще сидя у туалетного столика, я убрала письмо обратно в шкатулку и достала молитвенник. Он принадлежал моей матери, и страницы в нем потемнели, потому что, сколько я себя помню, она каждый день доставала его и молилась по нему. Для меня он был чем-то вроде талисмана. Стоило мне взять его в руки и закрыть глаза, она снова оживала в моей памяти, неся мне покой и поддержку. Еще у меня сохранился ее старенький потертый кошелек и золотое колечко, которое она носила как обручальное, но, как я теперь понимала, исключительно для видимости, чтобы все думали, будто она вдова. Что бы там ни было с моим отцом и моим рождением, я ни на йоту не стала относиться к ней хуже.
В моей шкатулке была еще одна вещица. Еще одно кольцо. Кольцо из мексиканского золота с выгравированными на нем инициалами Р.Д. Взяв его в руки, я немедленно вспомнила лицо Рамона Дельгадо, его ястребиные черты и темные глаза, горевшие неизбывной печалью, когда он с отчаянием рассказывал мне о бедственном положении своей родины, о нищете и унижении мексиканцев.
Он ни слова не знал по-французски, зато неплохо говорил по-английски, что, естественно, объясняет, почему мамзель Монтавон всегда посылала меня к нему, когда он наведывался в колледж. Наверное, я была для него хорошей слушательницей, потому что он находил радость в выплескивании на меня своих идей о том, как надо все переустроить в его стране. Мне сказали, что он революционер, поэтому вынужден был оставить родину, но в один прекрасный день, чем черт не шутит, может стать весьма могущественным. Меня же привлекало то, что богатый человек, который мог бы жить припеваючи, так искренне заботился о судьбе своих бедных сограждан.
В то лето, что синьор Дельгадо прожил в Париже, я видела его несколько раз. Сначала он был погружен в отчаяние, а под конец оживился и с оптимизмом смотрел в будущее. Он считал, что обязан этим в основном мне, и перед его отъездом из Парижа мамзель Монтавон призвала меня в свой кабинет. Синьор Дельгадо заехал тогда попрощаться и, сняв кольцо с пальца, вручил его мне.
Теперь кольцо лежало у меня на ладони, и я с улыбкой смотрела на него, потому что синьор Рамон Дельгадо был одним из двух мужчин на этом свете, давших мне странное обещание, которое я не склонна была принимать всерьез. Всего два дня назад, а мне казалось, что прошла целая вечность, ирландский матрос и художник закончил писать мой портрет и сказал: «...если вам будет нужен друг... приходите к Тоби Кенту».
За два года до этого худой смуглый человек надел мне на руку серебряное кольцо и сказал: «Мы с вами разговаривали, синьорита, но я произносил сто слов, а вы всего пять, и все равно, если я покидаю Париж воодушевленный новыми надеждами, то только благодаря вам. Это кольцо я дарю вам в знак моей благодарности. Если когда-нибудь вам потребуется моя помощь, можете быть уверены, я ни в чем вам не откажу».
