За два года до этого худой смуглый человек надел мне на руку серебряное кольцо и сказал: «Мы с вами разговаривали, синьорита, но я произносил сто слов, а вы всего пять, и все равно, если я покидаю Париж воодушевленный новыми надеждами, то только благодаря вам. Это кольцо я дарю вам в знак моей благодарности. Если когда-нибудь вам потребуется моя помощь, можете быть уверены, я ни в чем вам не откажу».
Он написал для меня адрес французского адвоката, через которого я могла послать ему письмо, но позднее я куда-то его затеряла. А кольцо я берегла, потому что у меня было совсем немного вещей, которые что-нибудь значили для меня, и кольцо стало памятью о человеке, который умел сострадать и умел страстно мечтать и которого я искренне уважала.
Я положила кольцо в шкатулку, закрыла ее и встала, чтобы поставить ее на место. Забравшись в теплую мягкую постель, я ощутила настоящее блаженство, настолько она была не похожа на постель, в которой мне приходилось спать на Монмартре. Великолепные простыни ирландского полотна, легкое шерстяное одеяло. Я задула свечу и несколько минут лежала в темноте, вспоминая необыкновенные приключения последнего дня. В это самое время вчера в маленьком парижском ресторанчике на Монмартре французский полицейский инспектор и господин из британского посольства предупредили меня о грозящем мне аресте за воровство, и у меня не было другого выхода, кроме как доказать свою невиновность или исчезнуть. А теперь...
– Тебе повезло, Ханна Маклиод! – сказала я себе.
Закрыв глаза, я поблагодарила Бога за спасение, помолилась за Тоби Кента и моих подруг в колледже – Аннет и Маргерит, потом еще за Армана и всех остальных из «Раковины», а потом мне пришло в голову, что я должна еще помолиться за владельцев Серебряного Леса, но этого я сделать не успела, потому что заснула.
* * *
К концу первой недели, что я прожила в Серебряном Лесу, я хорошо изучила дом, окрестности, деревню Брадвелл и втянулась в будничную жизнь дома, которая была куда менее напряженной, чем на Монмартре. Я уже знала всех слуг по именам, и мне казалось, что они неплохо относятся ко мне, наверное, потому что я старалась быть с ними предельно вежливой.
Мне не пришлось изменить первое впечатление, которое я получила от семьи мистера Райдера. Мэтти отлично управляла домом и от души помогала мне приспособиться к новой жизни в стране, которую я покинула ребенком и которую почти совсем забыла. Себастьяна Райдера я почти не видела, разве что за обедом. Его мало интересовали разговоры на домашние темы, но он был не прочь обсудить то, что печаталось в газетах о политике, правительстве и бизнесе. Лучше всех его понимала Джейн. Мэтти даже не делала вид, что ее интересует что-нибудь за пределами дома и деревни, а Джеральд вечно витал где-нибудь, ибо его увлекали только музыка и, к сожалению, моя персона. Одна только Джейн обязательно прочитывала утреннюю газету, и поскольку ее интересы полностью совпадали с интересами отца, она легко поддерживала с ним разговор.
У них обоих была привычка подшучивать над Джеральдом, спрашивая его мнение о том или ином предмете, который они обсуждали, и вынуждая его признаваться в полном своем невежестве. Обратив на это внимание, я тоже начала читать утреннюю газету, чтобы хоть что-нибудь знать о событиях в мире и время от времени отводить язвительные стрелы от Джеральда, вставляя несколько слов, правда, я остерегалась высказывать собственное мнение, а обыкновенно предпочитала задавать вопросы.
Джейн была так же равнодушна ко мне через неделю, как в первый вечер. Она не выказывала ни дружелюбия, ни вражды, но ее бесцеремонность никогда не переходила границ приличий. Она была аккуратна и внимательна во время занятий, и если раздражалась, когда я делала ей замечания по поводу произношения или грамматики, то на себя, а не на меня. Я тоже не могу сказать, что полюбила ее, но она вызывала у меня уважение.
Джеральд был совершенно сражен своей любовью, и ничего удивительного. Мальчик влюбился или думал, что влюбился, в первый раз в жизни. Не заметить это было невозможно, но, к счастью, мистер Райдер и Джейн, по-видимому, относились к этому с юмором, однако не терзали мальчика насмешками. Один-единственный раз мистер Райдер заговорил со мной об этом, когда мы оказались в гостиной одни перед обедом. Оторвавшись от своей газеты, он, не тратя лишних слов, сказал:
– Не волнуйтесь из-за Джеральда. Вы не виноваты, я вижу, и я не сомневаюсь, что скоро он придет в себя. Если же мальчик начнет вам надоедать, скажите мне, но лучше вам самой привести его в чувство.
Я была ему очень благодарна.
– О да, сэр. Я беспокоилась только из-за того, что вы можете подумать.
– О, не беспокойтесь. Если бы я был недоволен, вы бы первая об этом узнали.
Тут пришли Джеральд и Мэтти, и на этом наш разговор оборвался. Мэтти, конечно, тоже все видела и немного волновалась, пока не убедилась, что я не принимаю щенячьей любви Джеральда всерьез.
– Ну, тогда все в порядке, дорогая, – сказала она. – Из этого все равно ничего не выйдет, ведь он хозяин, а вы всего-навсего учительница без роду, без племени.
– Мэтти, я все понимаю. Да и мистер Райдер уже говорил со мной и знает, что я стараюсь отвадить Джеральда.
– Ну и хорошо.
Но шли недели, а отношение Джеральда ко мне не менялось. Правда, он был очень робок и не позволял себе ничего лишнего ни в словах, ни в поступках, но как бы я ни была с ним холодна, продолжал смотреть на меня обожающим взглядом.
Через месяц после того, как я обосновалась в Серебряном Лесу, меня представили викарию и кое-кому из местных дворян, а также всем лавочникам и мастеровым в деревне. Мистер Райдер был прав, когда говорил, что местные дворяне не в восторге от него. У меня сложилось впечатление, что они его презирают и в то же время боятся, наверное, потому что он был богат и могуществен, и слов на ветер не бросал.
Джеральд научил меня править двуколкой, и это в самом деле оказалось нетрудно, потому что лошади и пони в Серебряном Лесу были смирные и хорошо выученные. Еще он начал было учить меня ездить верхом, но через несколько дней Джейн взяла на себя эту заботу, чему я была ужасно рада, потому что, во-первых, она гораздо лучше его понимала особенности женского седла, а во-вторых, потому что Джеральд был излишне мягок со мной. Я немножко боялась лошадей, и он относился к этому с сочувствием, а Джейн не желала терпеть никаких капризов ни со стороны лошади, ни с моей стороны, так что ее твердость помогла мне быстрее обрести уверенность в себе.
В семье не было охотников, однако в конюшнях Серебряного Леса стояли две или три горячие лошадки, но к ним я не посмела ни разу приблизиться, оставляя их для Джейн и Джеральда, которые, как и их отец, были искусными наездниками. Через месяц я уже могла сама ездить на двуколке в деревню или кататься на Иве или Заплатке, тихих лошадках, которые мне нравились больше остальных. Джейн отдала мне свою амазонку, а Мэтти пригнала ее по мне, и ежедневные прогулки верхом стали для меня необходимостью. Каждое утро я час каталась верхом иногда с Джеральдом, иногда с Джейн, иногда с ними обоими, а иногда и одна.
