Но она не была ни уродливой, ни хилой, ни изувеченной. И когда, будучи еще очень маленькой, она узнала, что у маленьких девочек есть мамы и папы и свои кроватки, она не могла в это поверить. И начала фантазировать, чтобы скрыть боль. Она представляла себе, будто ее мама была принцессой, а папа — отважным рыцарем, и они отсутствуют, выполняя высокую миссию, оставив ее в добрых руках сестер, пока в королевстве не будет наведен порядок. По мере того как она росла, ее фантазии менялись, и теперь она убаюкивала себя мечтами о святых миссионерах, которые оставили ее здесь на время, пока они проповедуют на западе и пока не подготовят дом к ее приезду. Миссионеры превращались в банкиров, железнодорожных служащих, знаменитых артистов. Но всегда ее фантазии заканчивались счастливо — однажды они к ней вернутся.
К тому времени, когда миссия сгорела и она поняла, что никто не собирается забирать ее, фантазии посещали ее уже не так часто. Родители многих детей в приюте умерли, и она надеялась на то, что ее родителей тоже не было в живых. Но по-прежнему ей нравилось представлять, кем они могли бы быть, и в ее мечтах они всегда были достойными, богатыми, хорошими людьми. После того как ее удочерил Джереми, она больше не фантазировала — она понимала, какой стала ее жизнь. Однако в какой-то части ее разума, о которой она и не подозревала, закрепился образ любящих родителей, которые оставили ее не по своей воле. В мечтах ее родители были в каком-то смысле — хотя она никогда не знала в каком — особенными и даже великими. А потом в ее жизнь вошел Адам Вуд и перевернул все с ног на голову.
И это приводило ее в бешенство. Так, что, даже узнав, что ее мать сейчас жива, она не была готова узнать правду.
Она достала из сумочки дагерротип и посмотрела на него. У женщины, изображенной на портрете, было ее лицо, ее волосы и ее губы, но она была чужой, и когда Энджел на нее смотрела, ей хотелось плакать. Она чувствовала себя идиоткой. Ну в самом деле, чего она могла ожидать от женщины, которая бросила своего ребенка, как выкидывают изношенную скатерть? Что она окажется святой?
Она покрепче сжала портрет в пальцах и замахнулась, собираясь его выбросить. Вдруг чья-то сильная рука схватила ее за запястье.
— Не делай этого, Энджел, — спокойно проговорил Адам. — Если ты это сделаешь, будешь сожалеть о своем поступке всю оставшуюся жизнь.
Она попыталась выдернуть руку. Кипевшая в ней ненависть к женщине, которая когда-то ее бросила, внезапно переключилась на Адама Вуда, с его спокойными глазами и тихим голосом, такого опрятного и хорошо одетого и такого самодовольного. Что он знал об этом? Разве его хоть сколько-нибудь заботило, что ей пришлось пережить?
И кого он видел, когда смотрел на нее сейчас? Ее мать?
Она швырнула в него портрет.
— Заберите его, — прошипела она. — Судя по всему, он больше значит для вас, чем для меня.
Маленький портрет ударился ему в грудь и со звоном упал на пол. Адам и не думал поднимать его, тогда это сделала она, сначала сильно, со злостью стукнув по нему кулаком, а затем медленно выпрямившись.
Она держала дагерротип в руке и опять смотрела на него.
Ее сердце билось сильно и ровно, а Адам был так же тверд и непоколебим, как горы, которые их окружали. Туман плыл вокруг них, и в тонком, тоскливом, напоминающем завывание свисте паровозного гудка, казалось, эхом отражалась угроза. Ее рука напряглась так, что металлическая рамка врезалась в ладонь. Энджел подошла к Адаму вплотную и положила ладонь ему на грудь. Потом, задрав жилет, ловко засунула портрет в карман его рубашки. И не спешила убирать свои руки.
Молча она подняла голову и взглянула на Адама.
— Знаете, вы не первый мужчина, который меня поцеловал, — заявила она.
Его лицо оставалось бесстрастным.
— Правда?
Ее руки заскользили вниз по его груди, касаясь его налитых мускулов и твердых очертаний ребер.
— Меня целовали многие.
Она почувствовала, как его сердце забилось сильнее, и осознала свою власть над ним. Ее руки двинулись ниже, к его животу, она шагнула к нему, и теперь их тела соприкасались. Ее руки легко обхватили его талию, поддразнивая и оставляя горячие следы на его спине, и кончики ее пальцев возбужденно трепетали от дерзкого вызова, который она ему бросала. Его дыхание стало частым.
Потом ее руки скользнули вниз, за его ремень, и прикоснулись к ягодицам. Он с силой схватил ее за запястья.
Его голос был тихим, но каким-то странно-напряженным.
— Что вы делаете?
Энджел подняла голову и посмотрела на него, вытянув шею и слегка приоткрыв рот. Она не раз видела, что так делали шлюхи в таверне.
— Разве вам это не нравится? — прошептала она.
Она увидела, что он покраснел, а в глазах его был холод.
Очень тихо он произнес:
— Девочка, вы играете с тем, о чем не имеете никакого представления.
Ее сердце победно забилось. Он стоял очень близко от нее, его пальцы крепко сжимали ее запястья, и она чувствовала его дыхание на своих губах. Она подвинулась еще ближе и прикоснулась к его губам. Быстро, очень быстро она прервала поцелуй, а затем ее губы заскользили по его подбородку.
Теперь он держал ее запястья не так крепко, как раньше.
— Энджел, прекратите.
Она высвободила свои руки и, сунув их под его жилет, заскользила пальцами по его спине. Она прижалась к нему грудью, и ее губы коснулись его шеи, которая была твердой на ощупь и соленой на вкус. Она чувствовала, как под ее прикосновениями его мышцы напрягались и оживали, и ощущала собственный жар, который в ней поднимался, и, когда он положил руки ей на талию, она уже не была уверена, кто был хозяином ситуации. Она даже не была уверена, что ее это сколько-нибудь волнует.
Она приблизила губы к его губам, и дальше было только одно долгое иссушающее мгновение жара, мрака и неровного дыхания, а потом он резко оторвался от нее. Его грудь вздымалась, глаза сверкали.
— Чего вы хотите? — спросил он хрипло.
Неспешно и осторожно она прижалась к нему всем телом, проводя ладонями по его рукам. Ее переполняла обида и жажда того, чего ее насильно лишили, — вкуса его губ, тепла его рук после долгих лет одиночества. И еще в ней закипал гнев. Гнев и ненависть, потому что она не могла позволить, чтобы ее снова оттолкнули.
— В чем дело, Адам? — спросила она вкрадчиво, поднимая к нему свое лицо. — Разве я что-то делаю не правильно?
Разве я это делаю не так хорошо, как моя мать?
Она почти прошипела последнее слово, и как только оно было произнесено, Адам схватил ее за плечи и отбросил от себя.
— Прекратите! — Он сильно встряхнул ее. — Никогда больше не смейте так говорить о ней!
