— Нам пора возвращаться. Благодарю за помощь, мистер Джеймс.
— Всегда пожалуйста! — Прощаясь с Гейл, Питер коснулся полей шляпы. — Было приятно снова вас увидеть, мисс. Очень приятно!
Гейл забралась внутрь, и карета плавно отъехала от обочины, сливаясь с транспортом улицы. Гейл была рада, что выполнила поручение и встретила знакомое лицо.
«Бедный Питер! В другой раз, когда захочу лягнуть Роуэна, нужно будет вспомнить, как мне повезло, что он совсем не такой, как Фицрой».
Взглянув на коробку под сиденьем, она почувствовала, как вновь возникшая мысль лишила ее прежней радости.
«Интересно, а Роуэн тоже считает, что ему повезло с ученицей? С ним я с легкостью забыла, как сюда попала и почему мы не можем стать друзьями. Я чувствую себя змеей, которую он впустил в свой сад. Питер болтал, что Роуэн изменился, а я, как всегда, слушаю и на ус мотаю, извлекая пользу из его секретов. Что он такое говорил о его болезни в Индии? Не потому ли Роуэн заболел, что тосковал по умершей Шарлотте? Он сказал, что пострадал от неудачно выбранного времени и невезения. Он как будто чуть не расстался с жизнью?»
Выпрямившись, Гейл откинулась на мягкую спинку сиденья.
— Нужно спросить его, — произнесла она вслух. — Я сказала ему, что сделаю все, что в моих силах, чтобы прийти к собственному выводу на основе знаний. Хватит домысливать о всяких там тропических лихорадках, нужно спросить самого человека.
«А потом сделаю для мисс Ады Фезерстоун такое тонизирующее средство, что она перестанет на него глазеть».
Когда Гейл вернулась, день уже близился к вечеру. Последний из пациентов, вероятно, был уже осмотрен, поскольку в доме стояла тишина. Картер указал ей на кабинет Роуэна на первом этаже. Толкнув дверь, она обнаружила, что он заснул за рабочим столом, опираясь спиной на деревянную спинку стула. Вытянутые вперед длинные ноги Роуэна бесцеремонно покоились на кожаном докторском саквояже, как на подставке. Голова в неустойчивом равновесии склонилась к одному плечу.
Зрелище заставило Гейл улыбнуться. Ему едва ли было удобно, но он так крепко спал, что она не решилась его тревожить и воспользовалась редкой возможностью разглядеть его как следует, не опасаясь последствий.
По любым меркам он был красивый мужчина, и очаровательным делал его весь облик в целом, а не какие-то черты в отдельности. Присущая его точеным чертам строгость сообщала чистым линиям и классической красоте безошибочно мужской характер, но без суровости. Не по моде гладко выбритый, он нравился Гейл еще больше, потому что выглядел моложе и казался открытее.
Спящий, с кудрями темно-каштановых волос с золотыми всполохами, он походил на мальчика. Его красивые, длинные и густые, как у девушки, ресницы заставили Гейл улыбнуться, напомнив слова матери, которая однажды пожаловалась, что мужчины никогда не думают о красоте ресниц, которыми наградила их природа, но восхищаются тем же у женщин, толкая их на неизведанные муки во имя достижения красоты.
Роуэна ни при каких обстоятельствах нельзя было принять за праздного человека. Широкоплечий и узкобедрый, он обладал мускулистой, атлетической фигурой. Его сложенные руки лежали на плоском животе. Натянувшаяся шерстяная ткань брюк плотно облегала ноги, подчеркивая их форму.
Гейл достаточно хорошо изучила мужское тело, и в голове ее звучал нестройный хор сотни медицинских терминов. Все же мужская красота и сила Роуэна не укладывались в рамки сухожилий, мышц или костей.
Возможность любоваться им беспрепятственно кружила голову. Чем дольше Гейл играла роль созерцателя, тем сильнее разгорался в ее крови непонятный пожар. Гейл приблизилась к нему на два шага и наклонилась, чтобы запечатлеть в памяти каждую деталь его красивых кистей и запястий, бьющийся на шее пульс и едва уловимый запах кедра и пряностей, входящих в мыло, которым он пользовался.
«Вот это мужчина».
Она попыталась представить Роуэна без респектабельного покрова одежды, и от этого умственного упражнения у нее перехватило дыхание. Из рубашки с расстегнутой верхней пуговкой на груди выглядывала слабая тень волосистой поросли.
«Интересно, он весь покрыт волосами? И какие они у него: мягкие или жесткие? И как это — ощутить рядом с собой мужское тело, такое незнакомое и в то же время похожее?»
— Простите меня, мисс Реншоу. — К ней сзади подошел Картер, и Гейл чуть не выпрыгнула из собственной кожи. — Прошу прощения, что потревожил, доктор.
Гейл вскинула руку ко рту, чтобы не вскрикнуть от неожиданности, когда незамедлительно услышала ровный ответ Роуэна. Черные ресницы, которыми так восхищалась, чуть вздрогнули, выдавая, что он не спит. Оставаясь в неподвижности, Роуэн лишь улыбнулся:
— Вовсе нет, я лишь дал отдых глазам.
В приступе паники Гейл отчаянно хотела, чтобы пол под ней разверзся, и она провалилась.
«Неужели все это время он не спал, а притворялся, что спит, пока я стояла здесь и, вздыхая, таращилась на него, раскладывая по косточкам?»
— Я… я только… Вот заказ от Фицроя. — Она попятилась, едва не споткнувшись о Картера, и поставила коробку на стол возле двери. Ее руки неудержимо дрожали. — Я буду наверху, если…
Но на большее ее не хватило. Повернувшись, Гейл бросилась бежать, думая, что стук ее каблуков, гремя барабанной дробью отступления, разносит по всему дому эхо унижения.
Уборка лаборатории была простым заданием и занимала только руки, оставляя, к сожалению, силы на раздумья. От ужина Гейл отказалась, решив работать до глубокой ночи, пока не изнурит себя и не восстановит самообладание, которым так гордилась. Она подмела полы, протерла окна и кованое кружево решетки, после чего приступила к мытью пустых стеклянных флаконов и мензурок.
Лишь бы не сидеть без дела.
«Если сосредоточу мысли на проделанной за день работе в медицинском кабинете, на пациентах, которых осмотрела, даже на встрече с мистером Фицроем, то, возможно, переживу стыд и забуду худшее. Если уж на то пошло, то ни Картер, ни Роуэн не могли знать, о чем я думала, когда… стояла там. И смотрела на него. Вытаращив глаза. Доктор Уэст, в конце концов, даже пошутил однажды на эту тему, сказав, что я могу перерезать ему спящему горло. Может, он решил, что я замышляла убийство. А не представляла его голым».
Гейл прикусила губу и, вынув из раковины последнюю помытую мензурку, поставила ее на деревянный поднос, который собиралась перенести на стол к окну, чтобы свет и воздух завершили работу по сушке.
Ухватившись за ручки, она приподняла поднос и от его тяжести ахнула. Человек менее упрямый освободил бы его от части ноши, чтобы сделать легче, но, поглощенная своими беспорядочными мыслями, она об этом даже не подумала.
