— Что именно?
— Все. Свое положение. Непринужденные манеры Остина.
— Но они как раз делают его очаровательным.
— Да пропади он! А моя непринужденность делает меня похожим на гиппопотама. Послушайте, Вивьетта. Я люблю Остина, Бог свидетель… Но всегда во всю мою жизнь, его ставили на первое место передо мною. В его пользу были все шансы; на мою долю ничего не оставалось. И отец, пока он был жив, и мать всегда носились с Остином. Он шел первым в школе, когда я, старший брат, был неотесанным мальчишкой в одном из младших классов. Он блестяще окончил университет, вступил в свет и делает себе состояние. А я способен лишь ездить верхом, стрелять и вести жизнь в деревне. Я застрял здесь, обладая лишь этим заложенным домом и сотней фунтов в год, какие мне удается извлечь от арендаторов. Я даже не являюсь душеприказчиком отца. Эта роль предоставлена Остину. Остин выплачивает матери ее ренту, обусловленную ее брачным контрактом. Если дела идут плохо, посылают за Остином, чтобы он их наладил. Ему, по-видимому, никогда не приходит в голову, что это мой дом. Да, конечно, я знаю, что он платит проценты по закладной и оказывает матери денежную поддержку… в этом и унижение.
Он сидел, опершись локтями в колени и положив голову на руки, уставившись глазами в траву.
— Но ведь вы могли бы найти какую-нибудь работу, Дик?
Он пожал своими широкими плечами.
— Меня как-то засадили в контору в Лондоне. Я задыхался там, писал неправильные счета, говорил неправду лживым людям и кончил тем, что расшиб голову младшему хозяину.
— Вы, во всяком случае, получили, значит, некоторое удовлетворение, — засмеялась Вивьетта.
Слабая улыбка скользнула по его лицу.
— Помнится, что да. Но это не обеспечило мне успешной деловой карьеры. Нет. Мне следует заняться чем-нибудь в девственной стране. Я должен выбраться отсюда. Я не вынесу здешней жизни. А между тем… я уже объяснял вам, я связан… связан по рукам и ногам.
— Вы, значит, очень несчастны, Дик?
— Что я могу поделать?
Вивьетта чуточку отодвинулась от него и обидчиво проговорила:
— Не скажу, чтобы это было вежливо, принимая во внимание, что я вернулась сюда жить с вами.
Он резким движением повернулся к ней.
— Разве вы не видите, что ваше пребывание здесь делает мою жизнь еще более невыносимой? Разве я могу видеть вас изо дня в день и не желать вас? Всю свою жизнь я ни разу не подумал о другой какой-нибудь женщине. Я хочу так крепко сжать вас в своих объятиях, чтобы даже призрак другого мужчины не мог никогда встать между нами. Вы знаете это.
Вивьетта крошила цветок, упавший с яблони к ней на колени. Пальцы, перебиравшие лепестки, дрогнули, щеки ее порозовели.
— Я знаю это, — проговорила она тихо. — Вы всегда говорите мне это. Но, Дик, — и недобрым огоньком сверкнули ее глаза, — пока вы будете держать меня так, хотя это и будет очень мило, мы умрем с голоду.
— Что же, умрем! — с силой вскричал он.
— О, нет, ни за что! Смерть от голода так не изящна. Я превращусь в страшилище… в связку костей, обтянутых кожей… и вы придете в ужас… я не вынесу этого.
— Если бы только вы сказали, что хоть чуточку любите меня, мне стало бы легче, — умолял он.
— Я готова думать, что вам будет еще тяжелее.
— Все равно, скажите это… скажите это один раз… хоть один раз.
Она наклонила голову, скрывая улыбку, и сказала очаровательно нежным голосом:
— Дик, закройте глаза.
— Вивьетта! — вскричал он, осененный неожиданной надеждой.
— Нет. Закройте глаза. Повернитесь. Теперь скажите мне, — продолжала она, когда он послушно обернулся, — во что я одета… Нет! — она удержала его за плечи, — не шевелитесь.
Она была в белой блузке и синей юбке, в коричневых туфлях, и к груди ее была приколота желтая роза.
— Какое на мне платье?
— Что-то светлое, — сказал Дик.
— И чем оно обшито?
— Кружевами, — ответил бедняга. — Да, кружевами!
— А какого цвета ботинки?
— Черные, — отозвался наугад Дик.
— А какой на мне цветок?
— Не знаю… Розовая роза, кажется.
Вивьетта вскочила.
— Посмотрите, — вскричала она весело. — Ах, Дик! Я ни за что не выйду за вас, пока вы не научитесь элементарной вежливости — смотреть на меня… Слышите, ни за что, ни за что! Сегодня утром я нарядилась специально для того, чтобы доставить вам удовольствие. Ах, Дик, Дик! Вы упустили такой шанс…
Она стояла перед ним, посмеиваясь, заложив руки за спину, как, должно быть, смотрела в первозданном саду на Адама праматерь Ева.
— Я прирожденный бездельник, — патетически заявил Дик. — Но я вижу только ваше лицо, когда смотрю на вас.
— Это очень мило, — возразила она, — но вы должны видеть больше. Но поговорим серьезно. Скажите, если я снова сяду на скамейку, будете ли вы говорить серьезно?
Дик вздохнул.
— Охотно.
Такова была вся история его ухаживания. Она доводила его до страстных излияний, а потом, с легкой шуткой на устах и шелестя юбками, ускользала от него. И когда она оказывалась таким образом недосягаемой для него, он каждый раз чувствовал себя пристыженным. Какое право имеет он, скучный, бесполезный, неповоротливый, безземельный помещик, просить руки такой женщины, как Вивьетта? Разве может он содержать жену? Фактически, он живет на средства Остина. Разве он может требовать, чтобы Остин кормил также его жену и детей? Мысль эта, всегда приходившая ему в голову, как только остывала его страсть, совсем унижала его в собственных глазах. Вивьетта была права, предложив говорить серьезно.
Он проклял свою судьбу и несколько минут в молчании теребил свои тощие усы. Потом Вивьетта заговорила с ним о разных мелочах его деревенской жизни, о его собаках, о саде, о соседях. Скоро она сумела заставить его смеяться, что доставило ей удовольствие и польстило ей, так как свидетельствовало о силе ее влияния на первобытного человека. В такие минуты она чувствовала к нему большую нежность, и ей хотелось гладить его щеки, осыпать его цветами, своими ласками демонстрируя благоволение к нему. Но она сдерживала себя, зная, что первобытные люди слишком грубоваты и потому способны истолковывать подобные проявления нежности в превратном смысле. Она ограничивалась в таких случаях менее опасными словами.
— Я хочу сообщить вам один секрет, — конфузливо проговорил наконец Дик. — Только не смейтесь надо мною, обещайте мне это.
— Обещаю, — торжественно произнесла Вивьетта.
— Я подумываю принять участие в местной политической жизни, войти в сельский окружной Совет.
Вивьетта одобрительно кивнула головой.
