Я взглянул на таксиста – он никак не отреагировал на реплику Лизы, увлечённо следя за дорогой.
– Что же, – ответил я после паузы. – Вероятно, ты права. Не могу утверждать с полной уверенностью.
Она сняла плащ, рассеянно потрепала рукой влажные волосы – и я почувствовал непреодолимое желание прикоснуться к ней. Такое же сильное, как и раньше. А, может быть, даже сильнее – прошедшее испытание временем, пронесённое мной через весь миллион женщин, которые у меня были. Сейчас мне не было страшно признаться себе, что эти десять лет я действительно жил самообманом и искал в любой другой именно её. И это чувство, которому я так и не смог найти названия, такое гадкое и одновременно слишком приятное, чтобы взять и забыть его, наконец-то дождалось момента свободы.
– Знаешь, я думал о тебе. Много, – сказал я вполголоса – и почувствовал себя шестнадцатилетним мальчишкой, который никак не может подобрать подходящих слов.
– Конечно, знаю. Я тоже думала о тебе, малыш.
– Я думал о том, как я тебя ненавижу за то, что ты испортила мне жизнь.
– Но ведь недавно ты говорил о том, что можешь купить себе…
– Чёрт, Лиза, зачем ты говоришь столько лишних слов?
У меня на коленях она оказалась мгновенно – я даже не успел сообразить, что к чему.
– Всё будет так, как ты пожелаешь. Без лишних слов? Разумеется. Зачем нам слова?
Мы с тобой знаем друг друга слишком хорошо, чтобы тратить время на такие глупости…
– Не прикасайся ко мне, пожалуйста, – сказал я ей.
Она положила ладонь мне на лоб и, чуть откинув голову, снова улыбнулась.
– Неужели за все эти годы ты так и не заставил себя забыть всё это? Это я во всём виновата, да, я знаю. Но ведь я должна попытаться это исправить, ведь так?
Я не прощу себе, если ты будешь продолжать мучиться всю жизнь… А нет ли у тебя температуры? Наверное, ты простудился… чёртов дождь. Теперь ты уедешь от меня больным. Так не пойдёт. Тебя обязательно надо вылечить.
– Думаю, от этого меня уже ничто не вылечит, – ответил я. – Дело в том, что десять лет назад я выпил какой-то медленный яд, который никак не даёт мне умереть.
Лиза покачала головой.
– Мне стыдно, Брийян, ты просто не представляешь, как мне стыдно. Что я могу сделать для того, чтобы искупить свою вину? Я часто о тебе вспоминала и думала о том, что такой шанс мне обязательно представится…
Я коснулся её щеки – и все ощущения из прошлого, пусть и не забытые, но покрытые какой-то невидимой и непроницаемой дымкой, вновь окружили меня. И всё стало просто и понятно – все мысли и выводы рассеялись, превратились в прах. Та стена, которую я смог воздвигнуть за все эти годы, на поверку оказалась не прочнее карточного домика. И я снова говорил себе, что так не должно было быть, что мне не следовало её видеть. И я ненавидел себя за то, что иногда не могу сказать себе "нет". А Лиза была именно той, кому "нет" я не мог сказать никогда.
– Давай не будем увлекаться, малыш, – сказала она, легко меня отталкивая. – В конце-то концов, мы тут не одни.
– Ты можешь убедить себя в том, что нас тут только двое – это не так сложно.
– Нет, нет. Господи, ты стал вести себя ещё хуже чем раньше. Брийян, отпусти!
Больше всего меня поражала и смешила реакция водителя – он делал вид, будто ничего не замечает.
– До дома ехать ещё целых двадцать минут, – сказал я. – Это уйма времени. Не находишь?
– Да, разумеется. – Она снова оттолкнула меня и возмущённо покачала головой. – Но я слишком стара для того, чтобы заниматься любовью на заднем сидень такси.
– Наверное, ты уже забыла, как это.
Она посмотрела на меня.
– О чём ты?
– Думаю, папочка в последний год с трудом мог сказать что-то, кроме "выпить". А сделать – тем более.
– Мы поднимаем плохую тему, Брийян. Я не хочу об этом говорить.
– Значит, я прав? Очень хорошо. Вообще-то, я предлагал тебе совсем другое.
На этот раз Лиза предприняла гораздо более уверенную попытку освободиться – и, усевшись у другого окна, на почтительном расстоянии от меня, закурила.
– Да, ты прав, – ответила она, отвернувшись. – Но это не должно тебя волновать.
Уже.
– Понимаю. Я бы сказал, что это меня вообще никогда не волновало.
– Ты опять обманываешь меня?
– Ничего. Дома мы разберёмся, кто кого обманывает.
– Ты так сильно этого ждёшь? – Она потрепала меня по волосам. – Не волнуйся, малыш. Я тебя не разочарую.
Наверное, страсть – самый древний из всех человеческих рефлексов. Хотя бы потому, что даже самое разумное существо не может подчинить его своей воле. И в такие моменты мы видим только один путь – удовлетворить своё желание. И тогда представляется возможность вспомнить о том, что и мы являемся животными. И мало чем от них отличаемся.
Я не любил её. Я не был уверен, можно ли было полюбить её вообще – таких женщин любить опасно, такая любовь сжигает человека до тла, не оставляя ему ровным счётом ничего духовного. Это можно было увидеть на примере отца – до встречи с Лизой он крутил женщинами так, как хотел. Рок избавил меня от такой участи – но мне всё же довелось притронуться к этому. И этого прикосновения хватило с лихвой.
Я рвал на ней одежду и задавал себе один и тот же вопрос – кто и, самое главное, за какие грехи наказал меня этой женщиной? Даже когда от собственного желания мне было трудно дышать, я ненавидел себя за то, что не смог сделать над собой усилие и оставить дверь в прошлое закрытой. Я проклинал тот день, когда она появилась в моей жизни. И мне хотелось плакать от отчаяния.
Но люди привыкли усмирять безысходность побегом от внешнего мира. Привыкли лгать себе и дышать моментом. И я, к сожалению, тоже человек.
Она отдалась мне на полу – подняться в спальню означало потерять ещё тридцать драгоценных секунд – заключив в объятия не только моё тело, но и волю, и разум.
И всё остальное. Хотя "отдалась", конечно, было не совсем верным словом. Скорее, это я ей отдался. Полностью и по собственному желанию. Если бы она сейчас приказала мне умереть – то я бы не сопротивлялся. В какой-то момент всё, что окружало нас, перестало существовать, просто-напросто испарилось – и осталась только она одна. Точно так, как и было раньше. Тогда, когда мы дорожили каждой секундой, боялись дышать, чтобы не спугнуть стрелки часов, чтобы не потревожить ночь, прислушивались к любым шорохам в спальне отца – и всё же были только вдвоём, так близко, что для этой близости ещё не придумали слов. И я снова чувствовал, что тону в водовороте противоречивых чувств – и осознавал, что не испытываю никакого желания выбраться на волю.
Пару минут Лиза молчала. Она курила, полулёжа на ковре, и жмурилась подобно кошке на солнце.
