Вот уже и батюшкино имение позади, и родная сторона далеко-далеко, так, что и не видать вовсе. Правда, путешествие было не таким легким, как казалось поначалу, но ездить верхом в седле подолгу привычка имелась, да и дорожные тяготы не были так трудны для крепкого молодого организма, не изнеженного излишествами всякого рода.
Все вышло, как Любава и задумывала. В доме никто и не спохватился, для чего она полезла на чердак да копалась в старых батюшкиных сундуках. Одежда его пришлась ей, конечно, не совсем впору. Однако в юности Николай Платонович сложения был субтильного, да и ростом Любава была только чуть ниже своего батюшки. Две ночи ушло у девушки на то, чтобы подогнать одежду себе по фигуре. Затем собрала она кое-какие деньги, немного вещей, взяла старую седельную отцову сумку, тоже выброшенную на чердак, и… Поминай как звали! На третью ночь они с Федором вывели из конюшни лошадей, оседлали их, да и прочь из имения. Несколько платьев своих девушка связала в узел да по дороге утопила в пруду, предварительно сунув в них камень. Чтобы, если искать ее станут, мысль бы и не закралась, что она переоделась мужчиной.
Может быть, Любава бы еще и повременила с побегом, но два дня кряду жених ее Аркадий Дмитриевич являлся к ним в гости, любезничал с нею да расточал свои соображения о будущем устройстве их жизни.
«Что же, — неизменно думала Любава, с удивлением на него поглядывая, — неужто и вправду влюблен он в меня? Так вот сразу согласился жениться!»
Но влюблен ли, нет ли, а был сей молодец ей не по душе. И никак не желала она мириться с таким замужеством. Всю жизнь подчинялась она батюшкиной воле, никогда ему не перечила. И не обижалась на Николая Платоновича за его нелюбовь к ней, понимая и сочувствуя от всей души его неизбывному горю. Сама она матушки своей не знала, но портрет ее, писанный некогда живописцем Матвеевым, был прекрасен. И ежели и в жизни она была такова, как на картине, то утрата и впрямь была непомерна. Теперь же… Нет, не позволит она жизнь свою загубить! Бродил в ее душе неясный какой-то дух приключений, который никак не давал ей усидеть на месте. Оттого и выучилась она фехтовать, и верхом ездила, как цыган какой-нибудь. Она бы и не против — замуж, но выйдешь замуж, и что? Так и просидишь тут вековечно, ничего не зная и не видя при дурне-муже.
Поэтому решила Любава не медлить, и только все было готово, как сорвались они с Федькою в путь. И ведь какова рука Фортуны? Надо же было так случиться, что кузнец стал вольным человеком! Будь он крепостным, так было бы разве сподручно с ним бежать? На крепостного охоту объявят, и вся недолга. А как поймают, так и плетьми запорют до смерти, или — в колодки. Жалко Федьку, не возьмешь его с собой. Атак… да и подозревала Любава, что в карманах у него деньжат побольше водилось, нежели у нее, у барышни — хозяйской дочери.
Так вот размышляла Любава с самого начала их путешествия. Только теперь звали ее, конечно, не Любавой.
В первый же вечер остановились они на ночевку в поле, не рискуя заезжать на постоялый двор или проситься в избу. Близ поля же, на их счастье, стоял овин, пустой и просторный. Они забрались в него, привязав лошадей у входа, и, поедая нехитрые дорожные припасы, завели разговор.
— А что, хозяйка, как теперь тебя звать-величать? — спросил Федор. — Не Любовью же Николаевной?
— Да уж известно… — ответила девушка. — Зови меня Александром Николаевичем. Так лучше будет.
— С чего вдруг Александр?
— Не знаю… Так просто, — задумчиво ответила Любава. — Да ну, хватит об этом. Спать давай.
Путешествие их продолжалось неспешно и поначалу без приключений. Никто и не сомневался в том, что молодой барин, горделиво и уверенно восседавший на лошади, и есть дворянин-недоросль, который, верно, направляется к месту службы из родного дому. Погони за ними не было, или шла она не тем путем, введенная в заблуждение Любавой.
— Вот, Федор, замечу тебе, что не зря мы уехали. Ты посмотри, какая красота! — Девушка обвела вокруг рукой. — Так вот проживешь и ничего в жизни не узнаешь!
— Иные живут и ничего себе. Порядком живут, — ответил Федор.
— Скучно, — упрямо возразила Любава. — Вот ты: неужели ты жалеешь что последовал за мной?
— Я — нет, — ухмыльнулся Федор. — А вы не жалеете? Я не думаю, что батюшка захочет вас потом в дом принять. Да и деньги, наследство ваше, небось того…
— Да ну его. До наследства еще дожить надо, — отмахнулась Любава. — Это еще неизвестно, получишь ли его, нет ли… К тому же теперь с нами разное приключиться может. И, как знать, может, жизнь наша повернется таким образом, что прошлое забудется и не вспомнится никогда.
— Не посадили бы нас в острог, вот что, — нахмурился Федор. — Тогда точно, ни о чем не вспомним. Ни мы, ни о нас, никто не подумает.
— Что за мрачные мысли? Может, все будет совсем наоборот. Фортуна, как известно, переменчива. Сегодня у тебя нет ничего, а завтра ты — царь!
— Уж прям и царь…
— Ну не царь, так богач, или еще что… Ну ладно, я. Со мною, конечно, неясно. Была бы я мужчиной, так и все. Вступила бы в солдаты, а там — карьера и прямое счастье. Но ты… Ты хоть кузнецом, хоть купцом!
— Да уж…
Рассуждая таким образом, на пятый день своего пути доехали они до постоялого двора, в котором решили пообедать.
— Давно горячей пищи не пробовал, — пробормотал Федор. — Вы, барин, как знаете, а я хлебну щец…
— Я с тобою, — ответила Любава.
Пять дней в пути на хлебе да воде кого угодно измучат!
В избе, довольно черной и грязной, стояли длинные выскобленные столы. За одним из них сидели три дурно одетых человека, шумно хлебавшие ложками хозяйские щи. За другим — сидел молодой человек, видно, что дворянин. Любава села за свободный стол, не занятый никем. Шпагу она сняла и положила против себя на стол, как это сделал тот молодой человек, что сидел уже здесь. Федор стал звать хозяина да приказывать ему, чтобы тот доставил кушанья его барину и ему.
— Да поторопись, — прибавил Федор.
— Да кто ты такой и кто такой твой барин? — вдруг взвился хозяин. — Чтоб я торопился!
— Да ты чего, белены объелся? — удивленно произнес Федор.
— Белены, белены! Ездят тута всякие!
Трое оборванцев прекратили стучать ложками и уставились на спорщиков. Молодой дворянин, сидевший до сих пор с безразличным видом, насторожился и посмотрел на хозяина. Хозяин, крепкий мужик в летах, никак не желал угомониться.
— А почем я знаю, кто вы такие? Может, тихие людишки, а? Переоделись под дворян, а сами… Гляньте! Гляньте-ка, люди добрые! — вдруг заголосил он. — Ручищи-то у слуги! Ровно у убивца!
