Того, кто стоял рядом со зверем, трудно было назвать «смельчаком», потому что слово это мужского рода, а в фигуре неуловимо, но безошибочно угадывалась кошачья гибкость женского тела.
Кошачья…
Аджарат, без всякой учтивости отпихнув спасенного – вот уже от четвертой смерти подряд! – наследника престола, склонился над лежащим. Почти сразу распрямился, и шахзаде понял, что последнего убийцу тоже не удастся допросить.
(Хвала Аллаху. Никто не скажет, что этих людей прислал отец. Ни из страха пытки не скажет, ни спасая свою жизнь. Все! Не отец их послал!)
– Это моя жена Эдже, – ответил Аджарат на незаданный вопрос. – И Вашак-Парс. Его не опасайся, путник. Ну, прощай! И будь осторожен, пока не вернешься под свой кров.
– Постой, многодостойный Аджарат…
Мустафе стоило изрядного труда собраться с мыслями. Все-таки число странных событий, которые обрушила на него эта ночь, превышало любое вероятие. Эдже, повелительница зверя, именуемого Вашак-Парс – «рысь-леопард»?
Как бы там ни было, он, шахзаде, санджакбей Амасьи, сейчас остался жив. Благодаря этим людям. И их зверю.
А еще он хорошо знает, что в Амасье не принято задавать определенного рода вопросов. Но за спасение своей жизни принято платить везде. Даже если это спасение бескорыстно. Особенно в этом случае.
– Постой… – повторил Мустафа. – У меня, как я уже сказал, есть для тебя предложение…
* * *
Сулейман Кануни охотиться любил, и сыновьям своим старался передать страсть свою. К стыду своему, Мустафа вынужден был признать: в этом деле он отца разочаровал.
Если, конечно, отцу вообще дело было до того, как его старший сын и наследник относится к охотничьим забавам.
Там, в Истанбуле, толпы охотников собирались в Топкапы, дабы составить великому султану компанию. Орты[1] янычар отвечали за то, чтобы все ловчие звери были готовы выполнить любой приказ повелителя. Мустафа помнил, что шестьдесят восьмая орта янычар носила название «турнаджи», что значило «ловчие», и занималась дрессировкой охотничьих птиц. Ох, много птиц было у Сулеймана Кануни! Шестьдесят четвертая и семьдесят первая орты отвечали за собак, причем шестьдесят четвертая так и называлась – «загарджи», то есть «псари», а семьдесят первая натаскивала собак для охоты на медведей, и звались эти янычары «саксонджу», ибо именно из Саксонии привозили огромных тварей, которых и собаками-то язык не поворачивался назвать. Таким не страшны были ни медведи, ни барсы. Под стать своим питомцам был и начальник орты – саксонджубаши: огромный, заросший черной бородой, свирепо глядящий на мир маленькими темными глазами из-под нависших кустистых бровей… По крайней мере Мустафа запомнил саксонджубаши именно таким.
А еще люди, отвечающие за лошадей, за каракалов, за то, чтобы добычи всегда было вдосталь. И те, кто организовывает охоту – шикер-агалары, входящие в состав «людей внутреннего круга». И обслуга султанских охотничьих дворцов. И… О Аллах, да разве же всех упомнишь?
Четыреста человек в каждой орте. Несколько орт, а вдобавок охрана. Да, выезд на охоту султана Сулеймана всегда выглядел… впечатляюще.
Здесь все-таки не столь пышно, тем не менее приличия нужно соблюдать. Султан обязан охотиться, ибо так поддерживает воинскую форму в мирные дни, – и наследник ни в чем не должен уступать отцу. Ни в чем… но кое в чем просто обязан.
Достаточно и того, что сидит шахзаде Мустафа в Амасье, а не в Манисе и даже не в Кютахье. А ведь известно, что чем ближе сын находится к Истанбулу, к султанскому сердцу и султанскому трону, тем вероятнее он станет наследником…
Пока перст Судьбы указывал на Селима. Но Судьба переменчива, а Селим, как говорили Мустафе доверенные люди, увлекся винопитием, причем далеко не вчера. Простит ли Сулейман беспутного сына?
Мустафа устало покачал головой. Не его это дело – гадать об отцовском сердце. Просто нужно быть достойным, и тогда Аллах вознаградит за труды.
К сожалению, «быть достойным» означало охотиться не реже одного раза в несколько месяцев.
Выезд шахзаде Мустафы можно было, не кривя душой, назвать достойным, почти ничем не уступающим султанскому. В этом «почти» скрывалась та тонкая грань, переходить которую не следовало ни в коем случае, но и отходить от нее далеко – тоже. Свиты… ну ладно, не почти столько же, а значительно меньше, чем у Сулеймана Кануни, но все-таки хватит для того, чтобы даже у самого злоязыкого не хватило духу назвать выезд шахзаде бедным. Собак и соколов – почти столько же, сколько у Сулеймана во время не самой «парадной» охоты. Каракал, правда, всего один, но зато есть ли у Сулеймана зверь диковинной породы вашак-парс? Шахзаде сильно в этом сомневался. Ну а пышностью нарядов свита Мустафы вполне могла соперничать с придворными, наводнявшими Топкапы во время султанской охоты. И пусть некоторые из этих нарядов носили еще во времена предыдущего султана, стоит ли заострять на этом внимание? Есть ведь волшебное слово «почти»…
И хвала Аллаху за это волшебное слово.
Взгляд Мустафы вновь пробежался по пестрому сборищу, выхватив на миг рыжевато-пятнистую шкуру пардовой рыси. Кто сейчас с ней рядом, Джанбал или Джанбек? А, оба… Мустафа не слишком одобрял Аджарата, откровенно попустительствовавшего дочери, разрешавшего ей расхаживать повсюду с открытым лицом, в мужской одежде, ничем не отличавшейся от одежды брата. А ну как вскроется, кто потом эту несчастную замуж возьмет? Впрочем, в Амасье, вполне возможно, и отыщется пара-тройка безумцев. Это ведь Амасья.
Но одобрять – не одобрял.
Хотя и помалкивал. Султанский сын властен в жизни и смерти верных ему людей, а вот в семейные дела таких странных людей, как Аджарат, лучше не вмешиваться. Иначе верность может… куда-нибудь деться.
В теперешней верности Аджарата Мустафа не сомневался. Наветы на нового телохранителя, конечно, слушал, но куда же без наветов, если ты стоишь за плечом шахзаде? Слушать – слушал, а всерьез не воспринимал. Незачем Аджарату изменять. Нет у врагов Мустафы ничего такого, ради чего Аджарат предал бы своего повелителя.
Шахзаде, несмотря на относительную молодость, в людях разбирался неплохо. Аллах дал ему этот дар, а почтенная матушка научила им пользоваться. О, если б не вспыльчивый характер, Махидевран-султан и до сих пор бы… впрочем, зачем думать о несбывшемся и несбыточном? Людей шахзаде знал, пускай даже и хотел временами ошибаться. Знал о том, что предают те, кому не хватает чего-то в жизни. Те, кто мечтает о несбыточном, или те, чьи желания окружающие почитают пустяком, глупой безделицей… Аджарату нечего было желать. Он любил жену, любил детей, а к самому шахзаде относился ровно и приветливо. Не боготворил, не считал единственным и неповторимым – просто служил тому, кто дал ему шанс возвыситься. Мустафе такие нравились. Они мало лгали (и в основном лгали о своем прошлом, а потому о прошлом шахзаде старательно не спрашивал) и почти не предавали.
