Следующий, 1813 год начался для России с того, что русская армия под началом царя Александра I и генерала Кутузова вступила в созданное Наполеоном герцогство Варшавское и продвинулась тем самым в Европу, очистив свой путь от остатков французской армии, и двинулась в пределы Пруссии, где была встречена народным ликованием. Прусский король тотчас вступил в союз с Александром и отдал свою армию под начальство Кутузова, последний же вскоре скончался, горько оплаканный всею Россией.
Наполеон, надо отдать ему должное, не дремал. Поспешно собрав новую армию, он выиграл у союзников два сражения. Австрия тем временем присоединилась к России и Пруссии, но Наполеон победил и этот альянс. Победа же оказалась последней. Под Лейпцигом состоялась упорная битва, в которой приняло участие свыше полумиллиона человек. В этом сражении, этой «битве народов», французы были разбиты. Вот тут и последовало занятие Парижа, отречение Наполеона от престола и удаление его на остров Эльбу. Как таким образом Александр не стал бы в своем сознании вершителем судеб Европы, освободителем ее от власти Наполеона? Но не отдавать же ему все, что он захочет, называя это освобождением?..
И осенью 1814 года, в сентябре, открылся инициированный Меттернихом Венский конгресс.
На конгрессе были и прусский король Фридрих Вильгельм III, и король датский, и короли Баварии и Вюртемберга, и виконт Каслри в качестве личного представителя принца-регента Англии. Кого там только не было — и представители самых маленьких государств.
В Вене собрались сливки европейского общества — самые красивые женщины, императоры, короли, князья, государственные деятели, политики, а все же самой заметной фигурой этого грандиозного события оставался он, князь Клеменс Меттерних, — так ему говорили, и сам он не мог не чувствовать этого. Он бросил на себя взгляд в зеркало. Оно отразило пронзительный взгляд прозрачных голубых глаз, широко раскинутые брови, орлиный нос, бледную матовую кожу и едва уловимую усмешку, гуляющую на слегка полноватых губах. Все это, как он понимал чутьем опытного соблазнителя, способно воздействовать на сознание окружающих значительно больше, нежели воспоминания о балах, маскарадах, парадах и приемах.
Однако исключительно благодаря своему обаянию и, так сказать, политическому гению он снискал себе массу недоброжелателей, так и мечтавших, что в новом 1815 году они получат упоительную возможность созерцать князя Меттерниха поверженным, лишенным привычного блеска.
— Чудо, — твердо повторил князь. — Сделай так, чтобы на меня снизошло чудо, о друг мой Элеонора!
В его баритоне сквозила на низких нотах умоляющая интонация. Элеонора всегда от нее таяла. И сейчас она почувствовала знакомое ей волнение крови.
— Если бы только я могла помочь тебе! — с искренним отчаяньем вздохнула она.
Князь подошел к жене, положил на ее плечо руку, чуть стиснул пальцы.
— Ты и так мне помогаешь, — вкрадчиво и задушевно проговорил он.
От этих простых тихих слов на глаза Элеоноры навернулись слезы, и она отвернула голову, чтобы муж их не заметил.
— Спасибо тебе, милый, — одними губами прошептала она.
Князь повернулся и вновь зашагал, сдвинув брови, отрешенно уйдя мыслями в политические эмпиреи, так что не сразу заметил стоящего у двери лакея. Тот терпеливо ждал, когда ему будет дозволено заговорить.
— Да, что там? — рассеянно поинтересовался князь, наконец увидев слугу.
— Здесь одна госпожа, ваше сиятельство. Она желает встретиться с вами с глазу на глаз.
— Кто она?
— Она не назвала своего имени. Прибыла из провинции.
— Я никого не принимаю без предварительного уведомления о визите, — раздраженно напомнил князь известный порядок.
— Да, ваше сиятельство, верно. Я объяснял, но юная госпожа была столь настойчива… Она совершенно уверена в том, что вы непременно пожелаете ее видеть.
— Передайте ей, что она должна, как принято, представить свои рекомендательные письма, — распорядился князь. — В настоящий момент я занят.
— Да, ваше сиятельство.
Лакей, совершив поклон, быстро вышел из комнаты, князь же вновь принялся мерить ее шагами.
— Александр требует отдать ему за его доблесть герцогство Варшавское! Но я не могу позволить Польше стать после этого суверенным государством, подчиненным России! — произнес Меттерних достаточно громко, однако задумчиво, поскольку говорил сам с собой. — Это позволит русскому царю господствовать в Европе так, как и Наполеону не снилось! Но Александр твердо нацелен на это, а король Фридрих Вильгельм готов согласиться с ним, хотя бы для того, чтобы насолить мне и англичанам. Думаю, то, что я должен сделать, слишком… — Он оборвал себя на полуслове, увидев возвратившегося лакея. — Ну? Что еще?
— Госпожа просила меня передать вашему сиятельству это…
В руках лакей держал серебряный поднос. На подносе голубело и поблескивало бриллиантами ожерелье из бирюзы. Оно было милым, но ценою не слишком-то дорогим. Увидев его, князь не нашел, что сказать. Он молча смотрел на знакомый предмет… Ему вспомнилось белое, залитое лунным светом тело, теплота мягких губ, трепет упругой груди в своих ладонях. Вспомнилось, как стучала кровь в висках, как бешено колотились два прижавшихся одно к другому сердца.
Князь медленно протянул руку и взял ожерелье с подноса.
— Проводи сюда госпожу, — ровным голосом, не окрашенным никаким чувством, проговорил он.
Княгиня порывисто встала с кресла:
— Я пойду отдохнуть перед балом.
Она сказала это с мягкой улыбкой, и никто бы не догадался, как сжала ее сердце невидимая рука страха. Князь поспешил открыть жене дверь, а когда та покинула комнату, медленно отошел к камину, держа ожерелье на открытой ладони — от сияния обрамлявших их бриллиантов камешки бирюзы казались ярко-синими.
В последний раз он видел это ожерелье, когда застегивал его на тонкой и нежной шее. Тогда, по его понятиям, ожерелье стоило вызывающе дорого, но он никогда не жалел потраченных на него денег. Меттерних чуть прикрыл глаза. Ему до сих пор помнился аромат сирени, сопровождавший те лунные вечера, встречи в маленьком лесном охотничьем домике. Он и сейчас мог вызвать в памяти волшебство тех часов, несмотря на пролетевшие годы, несмотря на то, что позднее в его жизни было еще немало других волшебных моментов и других таких же лунных ночей. Какими юными, безрассудными, пылкими они были тогда, рискуя всем, всем ради запретных, уничтожающих благоразумие поцелуев!
Князь незаметно для себя расчувствовался. Карлотта… Сейчас ей, должно быть, около сорока. Жаль будет расстаться с воспоминаниями о жаркой юности, встретившись вновь через столько лет! «Но женщины все те же, — с легкой досадой подумал он, — никогда не желают оставить все так, как есть, и не ворошить прошлое, каким бы восхитительным оно ни было».
