— Одень ребенка, Фридерика!
— Отправляйся сейчас же в кухню! — сердито приказал Гельвиг.
Фридерика ушла в смущении.
— Ты доводишь меня до крайности своей черствостью и жестокостью, Бригитта! — воскликнул раздраженный муж. — Будь благодарна своим предрассудкам, если я наговорю тебе теперь таких вещей, каких в ином случае никогда бы не сказал... Кому принадлежит дом, который ты хочешь превратить в храм Господень?.. Мне... Ты вошла в этот дом бедной сиротой, но потом забыла об этом, и чем больше ты говорила о Боге, о христианской любви и смирении, тем более гордой и жестокосердой ты становилась... Этот дом — мой дом, и за хлеб, который мы едим, плачу я. И я решительно объявляю, что ребенок останется тут... Но если твое сердце слишком сухо и черство для того, чтобы почувствовать материнскую любовь к бедной сиротке, то я требую от моей жены, чтобы она, по крайней мере, позаботилась о ребенке как женщина... Если ты не желаешь потерять авторитет у прислуги, то сейчас же отдай нужные распоряжения насчет приема ребенка, иначе это сделаю я сам.
Ни одного слова не произнесла в ответ побелевшая госпожа Гельвиг. Любая другая женщина в такую минуту употребила бы последнее средство — слезы, но эти глаза не знали слез. Она молча взяла связку ключей и вышла.
С глубоким вздохом Гельвиг поднял малютку на руки и стал ходить с ней по комнате. Он выдержал страшную борьбу, чтобы обеспечить приют этому покинутому созданию. Он смертельно обидел свою жену, он знал, что она никогда не простит ему горьких слов, которые он сказал. Его жена была крайне злопамятна.
С улицы позвонили, и Генрих ввел в комнату мальчика лет семи.
— Добрый вечер, папа! — сказал тот. Гельвиг нежно поцеловал сына в лоб.
— Добрый вечер. Натанаэль, посмотри-ка на эту маленькую девочку, ее зовут Феей.
— Глупости! Как ее могут звать Феей, когда нет такого имени?
— Так звала ее мама, — мягко сказал Гельвиг. — Ее настоящее имя — Фелисита... Это бедное маленькое создание... Ее маму сегодня похоронили. Она будет жить у нас, и ты станешь любить ее как сестренку, не правда ли?
— Нет, папа, я не хочу сестренку!
Мальчик был живым портретом матери. Время от времени он злобно поглядывал па девочку. Когда та приблизилась, было к нему и радостно схватилась за игрушечную саблю, висевшую у него на поясе, мальчик сердито оттолкнул девочку и побежал к вошедшей матери.
— Не надо мне никакой сестры, — повторил он плаксиво. Мама, прогони эту гадкую девочку. Я хочу быть один у тебя и у папы!
Госпожа Гельвиг молча пожала плечами и встала около накрытого стола.
— Молись, Натанаэль! — приказала она. Мальчик, как и мать, сложил руки и прочел длинную предобеденную молитву. При настоящих обстоятельствах эта молитва была отвратительной профанацией прекрасного христианского обычая.
Малютка кушала с аппетитом. Конфеты, которые Гельвиг положил около ее тарелки, она деловито спрятала себе в кармашек.
— Это для мамы, — доверчиво сказала она, — она так любит конфеты. Папа всегда приносит ей большие кульки.
— У тебя вовсе нет мамы! — враждебно крикнул Натанаэль.
— Ну, этого-то ты не знаешь! — взволнованно возразила малютка. — У меня мама гораздо лучше, чем у тебя!
Гельвиг испуганно и робко посмотрел на жену.
— Ты позаботилась о постельке, Бригитта? — торопливо спросил он кротким, просящим голосом.
— Да.
— Где же девочка будет спать?
— У Фридерики.
— Разве в нашей спальне ей не нашлось бы места, хотя бы па первое время?
— Если ты вынесешь постель Натанаэля, то найдется.
Возмущенный Гельвиг отвернулся и позвал прислугу.
— Фридерика, — сказал он, — эта малютка будет ночью спать под твоим присмотром, будь добра и ласкова с ней. Эта бедная сиротка привыкла к ласкам доброй матери.
— Я не сделаю ничего дурного ребенку, господин Гельвиг, но я дочь честных родителей, и мне за всю жизнь не приходилось иметь дела с комедиантами. Неизвестно ведь, были ли эти люди обвенчаны...
— Это уж слишком! — гневно воскликнул Гельвиг. — Сегодня я убедился, что во всем моем доме нет места ни состраданию, ни милосердию. И ты думаешь, Фридерика, что можешь быть безжалостна потому, что дочь честных родителей? Успокойся, эти люди жили в законном браке. Предупреждаю тебя, что буду очень строг, если только замечу, что ты обижаешь ребенка.
Он встал и отнес девочку в комнату кухарки. Она послушно дала себя уложить и скоро заснула, помолившись за папу, маму и доброго дядю, который отведет ее завтра к маме, и за «большую женщину со злым лицом».
Фридерика пришла спать поздно ночью. Она была раздражена тем, что ей пришлось так долго работать, и сильно шумела в комнатке. Маленькая Фелисита проснулась, села в постельке, отбросив локоны со лба, и стала испуганно озираться па закопченные стены и жалкую мебель узкой, слабо освещенной каморки.
— Мама, мама! — громко позвала она.
— Молчи, нет тут твоей матери. Спи! — ворчливо сказала раздевавшаяся кухарка.
Девчурка испуганно посмотрела на нее и тихонько заплакала.
— Ну, заревела... Только этого еще не хватало! Спи, комедиантское отродье! — И Фридерика угрожающе замахнулась. Малютка испуганно спряталась под одеяло.
— Ах, мама, милая мама, — прошептала она, — где же ты? Возьми меня к себе, я так боюсь... Я буду послушной и сейчас же засну... Я для тебя кое-что спрятала, я не все скушала... Или дай мне хоть твою руку, тогда я останусь в своей постельке и...
— Замолчишь ли ты, наконец! — закричала Фридерика и яростно бросилась к постели ребенка...
Девочка больше не шевелилась, только время от времени из-под одеяла слышалось еле сдерживаемое всхлипывание.
Старая кухарка давно спала мирным сном, а бедный ребенок все еще плакал по умершей матери.
Гельвиг был купцом. Унаследовав значительное состояние, он еще более увеличил его, участвуя в различных промышленных предприятиях. Но по болезни он довольно рано оставил деловой мир и зажил в своем родном городке, где его имя пользовалось большим уважением. Прекрасный сад за городом и дом на площади давно уже принадлежали семье Гельвиг. В двух верхних этажах дома окна были постоянно задернуты белыми гардинами, исчезавшими только три раза в год, перед большими праздниками, когда все чистилось и проветривалось. Эти комнаты пустовали: в семье Гельвигов никогда не сдавали в аренду хотя бы часть дома.
Госпожа Гельвиг вступила в этот дом двенадцатилетним ребенком. Когда ее родители умерли, почти один за другим, и оставили детей без всяких средств, Гельвиги, ее ближайшие родственники, взяли девочку к себе. Молодой девушке было нелегко жить у старой тетки, женщины строгой и гордой. Гельвиг, единственный сын хозяйки, сначала жалел ее, а затем это чувство перешло в любовь. Его мать была против этого выбора, но после многих неприятностей влюбленный настоял на своем и женился. Он принял угрюмую молчаливость любимой девушки за девичью робость, холодность — за нравственную строгость, упрямство — за характер и, женившись, совершенно разочаровался. Очень скоро этот добродушный человек почувствовал железную власть деспотической души и там, где он надеялся встретить благодарную преданность, увидел лишь грубый эгоизм.
