Мэри Уинтерс не проявила к молодому лорду ни малейшего интереса. В сущности, она даже не подозревала о том, что прославленный подполковник лорд Николас Стэнтон соблаговолил этим утром посетить скромную приходскую церковь ее отца.
Прошло несколько недель, и отец уже счел постоянные посещения Ником церковных служб подозрительными. Герцог начал всерьез опасаться, что причиной небывалого религиозного рвения его сына стала недавняя рана.
Правда, вскоре герцог Вейл понял, что произошло событие, более свойственное темпераменту Ника. Стоило ему лишь обратить лорнет в ту сторону, куда неотрывно смотрел сын, как он обнаружил, что предметом поклонения раненого героя было вовсе не обещание небесного рая, а нечто более материальное и приземленное – то, что способно было причинить гораздо больше бед. Строго поговорив с сыном, герцог получил неожиданный ответ:
– Ухлестывать за этой девушкой? – недоверчиво переспросил Ник, не понимая опасений отца. – Боже милостивый, сэр, взгляните на нее! Кто осмелится ухлестывать за Мэри Уинтерс?
Разглядев в синих глазах дочери викария чистоту помыслов и трезвый ум – качества, не ускользнувшие от внимания лорда Стэнтона, – герцог был вынужден согласиться с сыном.
– Мэри... – прошептал Ник. Это была скорее мольба, чем протест. Но ее губы помедлили всего один миг. Почувствовав, что она отстранилась, Ник крепко зажмурился, понимая, что Мэри поступает разумно.
За три года сражений на Пиренейском полуострове он слишком многое узнал и теперь ясно понимал, что, возможно, видится с Мэри в последний раз. Ему предстояло вернуться в полк. Им было отпущено всего три часа, и в нежных прикосновениях ее неопытных рук и сладких губ время неслось незаметно, таяло, как снег под лучами весеннего солнца.
Закрыв глаза, он лежал, прислушиваясь к звукам приближающегося вечера – воркованию голубей, шелесту ветра в листьях над головой – и изо всех сил пытался подчинить своей воле мятежное тело.
– Ник... – негромко позвала Мэри. Ее голос доносился откуда-то сверху. Он открыл глаза и, понимая, что совершает ошибку, не сумел вновь зажмуриться, отказаться от ее щедрого дара.
Мэри опустила лиф платья и нижнюю кофточку, придерживая их у груди. Пятна ягодного сока на ее пальцах контрастировали с нежной белизной кожи. Она смотрела на Ника без улыбки, спутанные кудри рассыпались по ее беломраморным плечам.
Помедлив, она спустила одежду еще ниже, открывая его взгляду безупречное совершенство своей груди. Он лежал неподвижно, как завороженный, затаив дыхание. Не сводя с него глаз, она подхватила ладонью правую грудь и погладила большим пальцем упругую кожу.
Ник и не заметил, как потянулся к ней, чтобы заменить губами ее подрагивающие пальцы. Это движение не было осознанным – первобытный инстинкт заставил его коснуться губами маленькой груди. От вздоха Мэри его золотистые волосы заколыхались. Она застонала от прикосновений его языка, медленно обводящего сосок, который она так доверчиво отдала ему.
Какой у него горячий, влажный и требовательный язык! Как он дразнит зубами сосок, затвердевший от этих прикосновений. В глубине ее тела что-то пробудилось, зашевелилось, потянулось к нему. Незнакомые ощущения просыпались в ней с невероятной быстротой, расходясь волнами от чувствительного местечка, которое прежде не видел ни один мужчина. Никто, кроме Ника. Она принадлежала ему, и он должен был узнать об этом.
Его язык пропутешествовал по долине между внезапно дрогнувшими от боли холмами, оставляя на коже влажную, быстро остывающую дорожку. Обхватив обеими руками его голову, Мэри прижала ее к груди, мечтая, чтобы он прикоснулся к ней там, где сосредоточилась боль и желание. Она не стала протестовать, когда Ник бережно уложил ее на плащ, покалывавший обнаженную спину.
Он склонился над ней, опираясь на локоть и впитывая глазами красоту ее стройного тела. Он касался ее шеи, чувствуя биение жилки, с удивлением рассматривая собственные пальцы, которые казались особенно темными, твердыми и мозолистыми на этой бледной, нежной, почти прозрачной коже. Пальцы скользили все ниже, пока не коснулись розового бутона, венчающего сливочно-белое полушарие.
Глядя в глаза Ника, Мэри взяла его за плечи и привлекла к себе. Ник невольно отпрянул, выбрав вместо крепкого объятия пытку легчайших прикосновений и сближений, при которых Мэри чувствовала лишь тепло его тела.
Так продолжалось, пока ее бедра не приподнялись навстречу ему. Не выдержав, Ник обнял девушку, прижав к себе. Она изогнула спину, требуя большего, того, о чем он не осмеливался и мечтать.
Просунув руку между их телами, Мэри нашла пояс его панталон и принялась поспешно высвобождать Ника из плена одежды.
– Мэри... – Он попытался остановить ее, но она не слушала.
Зная, какие опасности грозят ему в самом недалеком будущем, она приняла осознанное решение, забыв обо всем, чему ее учили и во что она твердо верила. Ник принадлежал ей, и ее тело настойчиво требовало осуществить право собственности, невзирая на запреты общества и религии. Происходящее касалось только ее и Ника и могло никогда больше не повториться.
Мэри вступила на неизведанную территорию, побуждая Ника завершить начатое. Отрицать желание было немыслимо.
– Мэри, нет... – снова прошептал он хриплым голосом.
– Да, – прошептала она, – да!
Ее маленькие руки пришли в движение. Она не испытывала ни малейшего смущения, как и подобало девушке, выросшей в деревне. Он склонился над ней, и она ощутила солоноватый привкус влажной кожи. И наконец его рука присоединилась к ее руке, облегчая поиски, ободряя и направляя.
Ветер холодил ее обнаженную кожу, но она жаждала этой прохлады, как и последовавшего вторжения – мучительного, рвущего. Вскрикнув, Мэри уткнулась в его напрягшееся плечо и вновь услышала, как он шепчет ее имя.
Он прижался щекой к ее лицу, щетина царапала ее кожу, движения становились все более лихорадочными и неудержимыми. Он слегка приподнялся, на время отстраняясь от средоточия ее боли, вместе с которой просыпались иные ощущения, раскрывались, подобно плотно сомкнутому бутону розы под полуденным солнцем.
Поначалу Мэри не почувствовала ничего, кроме боли и неудобства, но внезапно пришли другие ощущения, все нараставшие под его настойчивыми ласками.
Мэри услышала собственный вскрик, а затем губы Ника прижались к ее губам, эхом отозвавшись на ее возглас, нарушивший сумеречную тишину. Его взрыв освобождения был, стремительным, бурным и мощным, он ворвался в глубины ее тела, словно вихрь, сметающий все на своем пути. Его тело вздрогнуло под ее ладонями – один раз, второй, а потом затихло.
