А происходило вот что.
Государь поднял неверную за волосы. Намотал ее косу на руку, еще раз взглянул в бессмысленное от ужаса, но по-прежнему ослепительно-красивое лицо, широко размахнулся, метя в это лицо… Однако тут ему пришла в голову некая мысль, и Петру удалось остановить полет пудового кулака, грозившего напрочь стереть Марьину красоту, а может статься, и вовсе положить конец ее жизни. Внезапная мысль показалась императору настолько удачной, что он довольно хмыкнул, потом расхохотался и двинулся к двери, по-прежнему волоча за волосы полубесчувственную фаворитку.
– Карету! – крикнул он, а затем приказал подбежавшему слуге: – Там, под окошками, человек валяется. Подберите его да… выкиньте куда-нибудь, чтоб на глаза мне больше не попадался! Он сам себя наказал.
Честно говоря, Петр не слишком-то винил этого лакея. Сучка не захочет – кобель не вскочит, сие общеизвестно. Ведь и он сам, царь-государь, поддался чарам Марьи Матвеевой, сам не знал плотского угомону рядом с этой распутницей, что ж тут какого-то лакея виноватить? Она, она одна во всем виновная – ей одной и расплачиваться.
Вспоминая нравы былых времен, можно было ожидать, что Петр сейчас отвезет Марью Андреевну прямиком к первому попавшемуся пруду, как некогда поступил царь Иван Васильевич Грозный, обнаруживший, что его новобрачная жена Мария Долгорукая досталась ему не девицею. Однако со времен Грозного прошло с лишком два столетия, мир, поговаривают, изменился к лучшему, да и Петр стыдился этих дикарских замашек, которые столь великому и цивилизованному государю, каким он себя мнил, совершенно не пристали. Оттого он направился не к пруду, не к речке и даже не к морскому заливу, а к дому генерал-адъютанта Александра Румянцева, лишь недавно получившего сей чин и безмерно благодарного государю.
Ворвавшись в дом (а красавица Матвеева по-прежнему влачилась за Петром, словно полудохлая козявка, которую влечет напористый муравей), император швырнул Марью к ногам изумленного хозяина и брякнул:
– Вот тебе невеста. Собирайся. Немедля в церковь едем. Сам буду посаженым отцом. А вместо свадебного подарка дозволяю тебе нынче же дать новобрачной полсотни плетей. Для острастки на будущее!
Румянцев был человеком умным, к тому же опытным царедворцем. Он многое понимал с полуслова, а порою – и вовсе без слов. В нежданном подарке он увидел лишь признак огромного доверия, которое испытывал к нему государь. Благосклонность императора значила для Румянцева гораздо больше, чем такое безличное понятие, как гордость… А за уязвленную гордость вполне можно расквитаться потом с безответною женою. Похоже, именно на это и рассчитывал Петр, знавший крутой нрав жениха!
Император, к слову сказать, не ошибся. Из Марьи Андреевны получилась идеальная супруга, которая чуть не молилась на мужа, без его дозволения шагу не решалась шагнуть, а на посторонних мужчин не то что взора – даже ресниц не поднимала! Спустя некоторое время она родила сына, которого назвали Петром[10].
Но если некоторые проницательные люди подозревали, что в действительности отцом ребенка был император, то из деликатности держали рот на замке. А если какие-либо еще более проницательные люди подозревали, что отцом ребенка был не император, так держали рот на двух, а то и трех замках. Нет, не из деликатности – из страха за свою жизнь!
* * *
– Ну что мне было делать? – рыдала княгиня Марья. – Ну что?! Муж бы сразу понял, что это не его ребенок. Еще счастье, что сам-то нынче в Москве, вот я и подсуетилась, не то…
Катерина только головой покачала. Марья Андреевна Румянцева казалась вполне довольна своей судьбой. Граф Александр Иванович был пусть суров характером, но богат, знатен, щедр и жену, по всему, любил. Императрица никогда ее не притесняла, повинуясь былой ревности (умела отпускать обиды!), держалась с ней дружелюбно: послала богатые подарки к свадьбе, поздравляла с рождением сына, дочерей… Чудилось, княгиня Марья покорно плывет по течению жизни. Ан нет! Ведь Катерина столкнулась с ней не где-нибудь, а возле дома знахарки, которая только что тайно вытравила ей плод!
– Господь с тобой, милушка, – сочувственно молвила Катерина, – отчего бы он это понял, что не его дитя? По срокам? Но ведь всегда можно сказать, что ты не доносила либо переносила.
– Ой, матушка моя, да неужто я таких простых вещей не знаю? – простонала княгиня Марья, чем вызвала невольную улыбку Катерины: сколько волка ни корми, он все в лес смотрит! – Да только никакие наши бабьи уловки тут не пригодны. Только граф поглядел бы на ребеночка, сразу смекнул бы, кто его отец.
– Это почему же? – нахмурилась Катерина, в голове которой мелькнула неприятная догадка. – Неужели…
Неужели Машка Румянцева взялась за старое и где-то подсунулась на глаза государю? А он взял да и изменил своему старинному правилу не охотиться на старых тропах?.. Тогда понятно, что Машка так испугалась: все дети Петра с первой минуты жизни были на него разительно похожи. Сколько ни рожала их Катерина, а всегда поражалась: словно это крохотный Петруша глядит на тебя из пеленок, и не важно, мальчик то родился или девочка. Потом эти черты несколько размывались, со временем можно было уловить лишь общее фамильное сходство: разлет бровей, высокий лоб, непременный маленький, тугой, вишнево-красный рот, – однако в первые дни после появления на свет дитя было вылитый отец! Конечно, всякий, кто взглянет на новорожденного, ни на миг не усомнится, чьего семени плод.
– Ах, Катерина Алексеевна, – навзрыд зарыдала княгиня Марья, поглядев на нее пристально, – напрасно такое подумали! Что было, то прошло, более я помехой счастью моих благодетелей не стану. Бес меня попутал, бес черный!
– Что ты такое говоришь? – недоумевала Катерина. – Какой еще бес?!
– Истинный… черноликий, чернокудрый, черноглазый! – задыхалась от слез княгиня Марья. – И дитя его будет такое же, одно с ним черное лицо!
– Матушка Пресвятая Богородица! Да неужто ты, княгинюшка, с Абрашкой согрешила?! – наконец-то догадалась Катерина. – С арапом Ганнибалом?!
Княгиня Марья окончательно захлебнулась в слезах и только слабо кивнула.
Этот арап Ганнибал был привезен в подарок Петру послом в Турции Саввой Рагузинским и скоро стал большим любимцем всей императорской семьи. Мальчишка был хорош собой, даром что черен, как сажа, притом умен и до знаний весьма охоч. Позднее его крестили именем Абрам и дали отчество Петрович, в честь его крестного отца, императора.
Он постоянно находился подле царя, спал в его комнате, сопровождал во всех походах. Катерина и Петр взяли его с собой за границу, и Петр потом со смехом рассказывал жене, «какого дрозда давал Абрашка» во Франции тамошним девкам и молодкам, весьма охочим до всякого распутства, особенно когда оно несет новые, свежие ощущения. Это француженки называют exotique, ну а чернокожий придворный русского царя был для них дважды exotique.
