— Что ж, очень хорошо.
Они снова двинулись в путь.
Это было неловко. Лайл никогда прежде не испытывал неловкости в её обществе. Вот что значит перейти границу, которую не следовало переходить. Он принёс извинения Оливии, но не мог извиниться перед Ратборном, и не мог избавиться от ощущения, что предал своего бывшего опекуна. Не мог избавиться от чувства, что совершил нечто непоправимое. Он открыл ящик Пандоры и теперь…
Голос Оливии прервал затянувшееся молчание.
— Пятнадцать минут, — сказала она. — Только мужчина сочтёт это разумным количеством времени.
— Тебе прекрасно известно, что я рассчитывал на то, что ты не успеешь, — ответил Перегрин.
— А ты прекрасно знал, что я это сделаю это, или в лепёшку разобьюсь, — проговорила она. — Поначалу мы немного запаниковали. Бэйли не могла отыскать мои брюки, и я подумала, что придётся взять штаны Николса.
Лайл посмотрел на неё. Она ничуть не походила на мальчика. Или походила? И не его ли походку она сейчас изображает?
— На тебя и в самом деле смешно смотреть, — проговорил он.
— О, я знала, какие трудности могут возникнуть, — сказала она, — но это было первое, что пришло мне на ум, когда мы не смогли найти мои вещи. И, пока Бэйли освобождала меня от платья и нижних юбок и втискивала меня в брюки, я представляла себе, как бы это могло произойти.
Лайл представил себе, как горничная раздевает Оливию и помогает натянуть узкие брюки.
Ящик Пандоры.
Однако помечтать не вредно. Он мужчина. У мужчин всегда бывают непристойные мысли. Это совершенно естественно и нормально.
— Он поднял бы шум, — продолжала Оливия, — и мне бы пришлось его отвлечь, пока Бэйли оглушит его ударом. Потом мы забрали бы его брюки. А потом, после моего ухода, Бэйли перевязала бы его раны и пояснила ему, как ей жаль, и почему нельзя было этого избежать.
— Почему бы тебе не сидеть спокойно в Лондоне и не писать драмы для театра? — поинтересовался граф.
— Лайл, подумай головой, — произнесла она. — Будь у меня хоть малейший талант жить спокойно, я бы тихонько ухватилась за первого же джентльмена, с которым обручилась, вышла замуж, завела бы детей и исчезла в том безымянном полу-существовании, в котором пропадают остальные женщины.
Оливия снова начала размахивать руками.
— Почему женщины должны сидеть жить тихо? Почему нам следует становиться маленькими лунами, каждая из которых прикована к своей орбите, вращаясь вокруг некой планеты под названием мужчина? Почему мы не можем быть другими планетами? Почему мы должны быть спутниками?
— Выражаясь астрономически, — заговорил Лайл, — все эти другие планеты вращаются вокруг солнца.
— Ты всегда всё воспринимаешь буквально, — сказала она.
— Да, я до ужаса буквален, а ты обладаешь потрясающей фантазией. К примеру, я вижу собор, который высится впереди, за теми зданиями. А что видишь ты?
Оливия посмотрела в конец Стоунгейта, где в ночном небе высилась чёрная башня.
— Я вижу призрачные руины, виднеющиеся в узком проулке, огромный чёрный остов на фоне ночного неба, усыпанного звёздами.
— Я не уверен, что это развалины, — отозвался Перегрин, — но мы скоро увидим.
Они пересекли Хай-Питергейт, вошли в переулок и вступили на тёмную территорию призрачных руин или, в зависимости от точки зрения, слегка обгоревшего Большого Кафедрального собора Йорка.
Лайл полагал, что слабый мерцающий свет за витражным окном добавляет «призрачности» месту для Оливии. Для него это был лишь признак жизни.
— Похоже, дома кто-то есть, — проговорил он. — Вместе с тем, я бы не хотел обо что-то споткнуться.
Из кармана своего плаща он извлёк трутницу и огарок свечи.
— У меня есть спички, — сказала Оливия.
Он покачал головой:
— Грязные, мерзко пахнущие штуки. — Молодой человек высек искру и зажег короткий огарок.
— Они отвратительны, — согласилась девушка, — но никогда не знаешь, когда они пригодятся.
— Они годны для тех, кто привык, что слуги разводят для них огонь, — сказал Перегрин. — Любой сведущий человек может высечь искру с той же лёгкостью и скоростью, но гораздо безопаснее, с помощью трутницы.
— Большинство людей не будут пробовать сделать что-то десять тысяч раз с целью просто доказать, что они на это способны, — заметила Оливия.
— Я не пробовал десять… Мой Бог, почему я позволяю тебе себя дразнить? Ты можешь просто держаться рядом? Мы не знаем, сколько мусора они убрали.
— Из-за того, что я втиснула свой исполинский зад в мужские штаны, не следует полагать, что мой мозг сжался до размеров мужского, — заявила она. — Я прекрасно сознаю, что свеча есть только у тебя, и вовсе не стремлюсь споткнуться об обломки собора. Здесь жутко темно и тихо, не так ли? Лондон ночью такой же шумный, как и в дневное время. И гораздо лучше освещён. Но здесь всё находится в гармонии: средневековая церковь, средневековая тьма и гробовая тишина.
Как оказалось, вход был расчищен. Но далеко они не зашли. В южном трансепте к ним навстречу поспешил человек с фонарём.
— Простите, господа, — сказал он. — Посетителям после темноты вход воспрещён. Знаю, некоторым по душе задумчивая атмосфера или хочется испугаться без памяти…
— Мы не для посещения, — заговорил Лайл. — Мы просто пришли…
— Вы должны вернуться днём. Здесь много рабочих, я признаю, но им нужно всё вычистить прежде, чем мы возьмёмся за дело. И теперь этот вопрос с усыпальницей, все нас изводят просьбами взглянуть на неё.
— Это не…
— Не могу сказать, сколько учёных здесь было, подсчитывающих и спорящих. Последнее, что я слышал, устранение ущерба будет стоить сто тысяч фунтов, но это не включает гробницу. Поскольку они не решили, что с ней делать. Половина, по меньшей мере, говорит, что её следует раскапывать, а вторая половина за то, чтобы оставить как есть.
— Это не…
— Возвращайтесь завтра, господа, и кто-то вам с радостью покажет всё, ответит на ваши вопросы, расскажет о спорах о том, где норманнский стиль, где …
Он начал подталкивать их в сторону двери.
Предположив, что сторож не только болтлив, но и слегка глуховат, Лайл сказал более громко:
— Мы ищем двух леди.
Мужчина перестал махать фонарём на дверь:
— Леди?
— Моих тётушек, — проговорила Оливия голосом, странно напоминающим мальчика-подростка. Подражание легко удавалось ей.
Лайл уставился на неё. Ей всегда необходимо добавить несколько красочных деталей.
— Одна вот такого роста, — Лайл держал руку на уровне уха Оливии, — а вторая немногим ниже. Они хотели осмотреть церковь, и усыпальницу в особенности.
