Она слишком глубоко проникла за его оборонительные укрепления, чтобы он мог просто овладеть ее прекрасным телом. Он должен понять, как она сделала то, чего не удавалось ни одной другой женщине — заставила его забыть об осторожности. Почему он был готов заплакать, когда поворачивал ручку двери и думал, что ее уже и след простыл? Он должен понять, чтобы больше не допустить повторения подобного.
— Что ты такого сделала, — повторил он, — и зачем хочешь сделать меня инструментом наказания? Это не та роль, которую я хотел бы играть. Даже когда я стараюсь быть нежным, ты торопишь меня и побуждаешь поскорее овладеть тобой, не давая нам возможности лучше узнать друг друга. Почему? Потому что не можешь простить себе измены своему умершему возлюбленному?
От этих слов ее передернуло.
— Ты была верна ему, когда он был жив?
Темперанс кивнула. Но ее серые глаза заблестели еще сильнее, и слезинка, которую она пыталась сдержать, все же на мгновение повисла на кончике ресниц.
— А он? Он был верен тебе?
Слезинка скатилась по щеке.
Ублюдок.
— Должно быть, он был смельчак, если предавал тебя. Я бы дважды подумал, прежде чем нанести тебе оскорбление. Как он осмелился на это, зная твою силу духа?
Она произнесла тихим, едва слышным шепотом:
— Я слишком доверяла ему. Но он не верил в брак. Говорил, что мы должны жить свободными, не как рабы, а верность — всего лишь форма рабства.
Как удобно для мужчины.
— Он был первым?
Она снова кивнула.
— Сколько лет тебе было?
— Почти шестнадцать.
Такая юная.
— Где вы с ним познакомились?
— На ярмарке у нас в деревне. Он привез с собой свою шайку — позволил им что-то вроде небольшого отдыха. Сказал, что это очень полезно — ездить повсюду и узнавать настроения людей. Пока девчонки развлекались, он вызывал людей на откровенность, притворяясь, что предсказывает им судьбу.
— Тебе он тоже предсказал?
— Сказал, что я выйду замуж за толстосума, такого же, как мой отец, и нарожаю паразитов, которые будут пить кровь из рабочих. — Она сморгнула еще одну слезинку.
— Странный способ заниматься любовью с женщиной.
— Он не занимался со мной любовью. Он занимался революцией. Говорил, что я просто-напросто пустоголовая богатая девочка. Я ответила, что это неправда. Он рассмеялся и сказал, что я не смогу отдаться бедняку.
— И ты доказала, что это тоже неправда?
Она закусила губу и опустила глаза.
Умный ублюдок, подумал Трев, но вслух произнес:
— А куда смотрела твоя мать? Была слишком занята угнетением трудящихся?
— Она умерла при моем рождении. Меня растила женщина, на которой отец потом женился. Она проводила время в молитвах, прося Господа смягчить мое жесткое сердце, чтобы я не впала в грех и не сгорела в геенне огненной.
— Но ты все же согрешила, когда отдалась этому мужчине. Почему?
Она прикусила губу и довольно долго ничего не отвечала. Потом сделала глубокий вдох.
— На ярмарке Рэндалл сказал мне, что я должна прочесть одну книжку — «Права человека». Он пообещал принести ее мне той же ночью, если я встречусь с ним за конюшнями. Я пришла. Но отец обнаружил нас и отходил Рэндалла хлыстом. — Она тряхнула головой, словно стараясь избавиться от воспоминаний. — А потом ударил и меня. Он прямо обезумел, обзывал меня всякими грязными словами, которых не услышишь даже от конюхов.
Она замолчала. Только тяжело вздымающаяся грудь выдавала бурю эмоций, которым она не позволяла выплеснуться наружу.
Трев мягко коснулся ее руки:
— Что было потом?
Ее глаза приняли умоляющее выражение.
— Я была такой наивной, что даже не понимала, в чем обвиняет меня отец. Я всего лишь позволила Рэндаллу поцеловать меня, ничего больше. Я тогда еще не знала, что следует за поцелуями. Но, отхлестав меня кнутом, отец оттащил меня домой и запер в комнате. Вот тогда-то я и показала ему — разбила окно и сбежала. Отыскала Рэндалла на ярмарке и стала умолять, чтобы взял меня с собой в Лондон. — Взгляд ее стал отсутствующим. Она помедлила. — Вначале он не соглашался, но я убедила его.
Она крепко зажмурилась.
— В ту ночь я отдала Рэндаллу свою девственность.
— Он любил тебя?
— Я думала, что любил.
Когда она вновь открыла глаза, они были потухшими. Слова ее были странными. Трев готов был побиться об заклад, что тут кроется какая-то тайна, но пока оставил свои расспросы. Он и так достаточно ее расстроил — и себя тоже.
Ее любовник был негодяем, а ее великая любовь — дешевкой. Трев был рад, что ублюдок мертв. Он забрал у нее не только девственность, но и невинность. Душа Трева болела за девочку, которой она когда-то была, полную идеалов, чья смелость не могла сравниться с коварством негодяя. Ему хотелось успокоить ее, пусть даже безжалостные расспросы причинили ей боль. Хотелось заключить ее в объятия и предложить утешение.
Но он не поддался этому порыву. Ее грудь была слишком соблазнительной. Он не доверял себе. Если он дотронется до ее нежной мягкой кожи, то не сможет остановиться, и будет ничуть не лучше, чем этот Рэндалл.
Но это не единственная причина, по которой он должен оставить ее в покое. Ведь когда он прорвется сквозь ее защиту и вынудит открыть кровоточащую рану, то откроет и свои раны тоже. Ее боль отзывалась в нем такой же болью, какими бы разными ни были причины. Она не единственная, чье сердце обнажено и кровоточит. Если они займутся любовью, оба такие незащищенные, то слиться могут не только их тела, но и души. А ведь через несколько недель ему придется покинуть ее. Это еще больше разбередит ее рану.
Он этого не сделает.
Она откинулась на мягкие подушки, положив на них голову. Изгиб лебединой шеи, тонкие ключицы, идеальная грудь. Она выгнула спину, отчего грудь стала более манящей. Это должно было отвлечь его.
С нее достаточно боли, которую он пробудил в ней. Теперь она делает то, что делала раньше, — предлагает ему свое прекрасное тело в этой холодной, кокетливой манере, чтобы он уже не мог думать ни о чем, кроме чувственного удовольствия, и чтобы больше не задавал вопросов.
Но он не может откликнуться на этот соблазн. Он не возьмет то, что она ему предлагает. Трев отстранился от нее.
— Ты больше не хочешь меня после того, как услышал мою историю? — Она спросила это прямо как обиженный ребенок.
— Я не знаю, чего хочу. Но ты заслуживаешь большего, чем то, что я могу тебе дать. Тебе нужно больше.
Потребуется больше, чем укол совести, чтобы остудить похоть, разбуженную ее восхитительным телом. Но им управляет не плоть, не бездумная потребность погружаться в манящее тепло женского тела до тех пор, пока он не насытится. А жаль. Лучше бы он безо всяких раздумий взял то, что она ему предлагает, и дело с концом. Так бы поступил на его месте любой другой. Но только не он.
