— Лучше. На завтра заказала бифштекс.
— А я думал, что она не любит бифштексы.
Разве?
— Пусть сама решает, изменились ее вкусы или нет, — заключил Фиц. — И в отношении бифштексов, и… по поводу других вещей.
Что еще за другие вещи? Хелена решила, что пришло время вступить в разговор, и тихо, сонно забормотала.
— Она еще спит? — спросил Гастингс.
— До сих пор спала. Наверное, мешаем своими разговорами.
Хелена снова что-то невнятно произнесла и медленно открыла глаза. Гастингс тут же подошел.
— Мы вас разбудили?
Голос звучал мягко, но выражение лица оставалось напряженным. Точнее говоря, весь он выглядел напряженным, как будто готовился к встрече с неизвестностью.
— Вы вернулись, — прошептала она.
Должно быть, слова подействовали успокоительно, потому что лицо просияло счастливой улыбкой.
— Да, вернулся.
— А я до сих пор так и не смогла вас вспомнить, — честно призналась Хелена.
Он прикоснулся к краю кровати, и жест показался на редкость интимным, хотя и не таил нескромных намерений.
— Радость встречи от этого нисколько не померкла, дорогая.
Фиц громко откашлялся. Если бы не швы, Хелена непременно подняла бы брови как можно выше. Непонятно, почему человек, который только что целовал жену со страстью голодающего, позволяет себе вмешиваться, когда другой вежливо и пристойно приветствует собственную супругу.
— Ты успел поужинать, Дэвид? — спросил Фиц.
— Да, благодарю. — Гастингс посмотрел на друга. — А где ночная сиделка?
— Мы отпустили ее немного походить и размяться. Бедняжка провела в этом кресле несколько часов подряд, — ответила за мужа Милли.
Гастингс кивнул:
— Понимаю.
— Фиц, Милли, а почему бы и вам тоже не отдохнуть? — предложила Хелена, а про себя добавила: «Или, если желаете, провести полночи в неприличных утехах». — Лорд Гастингс может остаться со мной до возвращения сестры Дженнингс.
Все трое странно, многозначительно переглянулись, и Хелена слегка обиделась. Почему всякий раз, когда она проявляет желание остаться наедине с мужем, окружающие удивляются?
— В таком случае, Дэвид, возлагаем всю ответственность на тебя, — согласился Фиц.
Оба нежно поцеловали Хелену и пожелали спокойной ночи. Гастингс закрыл за ними дверь.
— Как самочувствие, милая?
— Намного, намного лучше. Никаких проблем с желудком, только один небольшой приступ тошноты, и…
Дэвид подошел к кровати, и мысль мгновенно оборвалась. Длинные пальцы сжали резной столбик. Если они недавно поженились, значит, еще несколько дней назад эти пальцы смело касались ее тела.
— И что еще? — напомнил Дэвид.
— Еще?.. Еще головная боль беспокоит все реже.
— Прекрасно. — Он разжал руку и медленно провел пальцами по столбику. Хелена с трудом сглотнула. — Прошу прощения за то, что разбудил. Приехал бы раньше, но Беатрис никак не хотела вылезать из сундука.
Сундук уже упоминался в разговоре с Фицем и Милли.
— Что за сундук?
— Когда дочка обижается или расстраивается, то прячется в сундук.
Только сейчас Хелена заметила, что виконт изменился: тщательно напомаженные волосы вились только на концах, да и выглядели значительно темнее: не светлыми, как прежде, а скорее каштановыми.
— А она там не задохнется?
— Я приказал просверлить в стенках дырки. А еще в сундуке есть небольшая дверца, через которую можно передать чай и печенье.
Странный ребенок. Сама Хелена ни за что на свете не залезла бы в тесный и темный ящик.
— Она не похожа на других детей, правда?
— Все дети не похожи на других, но Беатрис разительно отличается от сверстников. — Он тихо вздохнул. — Сам не знаю, правильно ли поступаю, когда сижу рядом и уговариваю вылезти. Мой дядя в подобной ситуации просто сжег бы этот проклятый сундук, причем заставил бы упрямицу собственной рукой поднести спичку.
Неуверенность показалась на редкость симпатичной. Этот человек обладал достаточной скромностью, чтобы усомниться в правильности собственного решения, и в то же время имел мужество открыто признать сомнения.
— Беатрис прячется, когда расстраивается и всерьез переживает?
— Да.
— В таком случае вы правильно поступаете, проявляя терпение и доброту.
Виконт улыбнулся устало и в то же время благодарно. Сердце Хелены дрогнуло, а пальцы непроизвольно сжали одеяло.
— У меня никогда не было сундука, да я и не смогла бы туда залезть даже во время игры в прятки. Не выношу замкнутого пространства и духоты. Так что приходилось отстаивать собственные интересы иными способами. В Хэмптон-Хаусе росло высокое дерево. Когда меня что-то не на шутку огорчало, карабкалась на верхушку, как кошка, а потом сидела там и не знала, как спуститься. Отец даже приказал смастерить специальную лестницу. Женился он поздно. Когда родились мы с Фицем, ему уже исполнилось сорок пять. А к тому времени как я начала прятаться на дереве, было уже не меньше пятидесяти. Но он не посылал за мной слуг, а всегда лазил сам. Одно из моих любимых детских воспоминаний как раз в этом и заключается: я сижу у него на закорках и крепко держусь за шею, а он медленно-медленно спускается по этой бесконечной лестнице.
Пока она рассказывала, Гастингс смотрел на нее не отрываясь. Едва замолчав, Хелена внезапно смутилась.
— Вы, должно быть, уже слышали эту историю, — предположила она, чтобы что-нибудь сказать.
— Нет, ни разу. — Дэвид смотрел, не скрывая восхищения. — Думаете, Беатрис тоже расскажет кому-нибудь о своем сундуке и об отце, который часами сидел рядом и ждал?
— Обязательно. Во всяком случае, я на ее месте непременно рассказала бы.
Откровенное обожание смутило до такой степени, что запылали щеки. Судя по взгляду, Дэвид заметил изменение состояния, и Хелена перевела разговор в нейтральное русло.
— Что вы сделали с волосами? Такая прическа мне не очень нравится.
Гастингс слегка нахмурился.
— А какая прическа вам нравится?
— Прежняя — свободные кудри.
Он посмотрел так, словно она сказала, что предпочитает три глаза вместо двух.
— Но вы же всегда над ними насмехались. Говорили, что если бы бедняжка Мэри родила ребенка от своего барашка, то он выглядел бы в точности как я.
Хелена рассмеялась и тут же сморщилась от острой боли.
— Это правда? Вы не придумали?
— А еще иногда дразнили меня одуванчиком.
Наученная горьким опытом, Хелена удержалась от смеха.
— И после бесконечных оскорблений вы все-таки на мне женились?
— Я и сам был отчаянно вредным, так что мы друг друга стоили.
