— А он говорит, что ей ничего не нужно!.. «Как это не нужно?» — спрашиваю я… А он говорит: «Послушай, убирайся, пока живой, а то если кто-то подслушает, то нам обоим откроется прекрасный вид с Баб-и-Гумаюн!.. Сегодня-завтра, — говорит, — состоится ее свадьба с падишахом, и он хочет видеться с Роксоланой Хюррем!.. Совсем сдурел!» — говорит.
Присутствовавшие повскакивали от удивления. На этот раз степенный Ибрагим открыл рот и изрек сурово:
— Не шути с такими новостями!
— Я тоже думал, что он надо мной шутит! Но он сказал: «Тише! Я тебе даже деньги отдам, и иди себе туда, откуда пришел. Не нужны мне эти проблемы!» После того как он сказал, что даже взятку вернет, я понял, что это не шутка. И тогда меня уже не нужно было уговаривать уйти… Я не пошел, а побежал. Знаете, что может быть? У нас и так не все было хорошо. А теперь, если она слово шепнет султану, нам придется очень несладко!
— Отбываем сегодня ночью! — сказал армянин.
— Сейчас же!.. Это ведь не все!.. Бегу я сюда и вижу около главной мечети… султанские сипаги бьют в тулумбасы… Люди сбегаются… Подхожу и слышу, что сипаги кричат: «Кто знает, где находится Абдулла из Кафы, учитель Корана в школе невольниц… и не скажет об этом великому падишаху… будет лишен языка… и живьем колесован над огнем… до седьмого пота!..»
— Хороша история! — шепнул перепуганный армянин, который тоже побелел как смерть. На его лице проступил холодный пот. Наступило неловкое молчание. Через некоторое время армянин сказал:
— Вай, вай! Это точно, что нас тоже уже где-то ищут…
Все притихли и стояли как мертвецы. Через секунду армянин снова сказал:
— А ведь я не зря ее еще в Крыму говорил продать! — Никто не ответил. Немного погодя старый Ибрагим сказал с твердой уверенностью:
— От взгляда десятого султана — да живет он вечно! — ничто не укроется. Сам пойду в султанский дворец и скажу, где Абдулла.
— А если назад ты уже не вернешься?..
— На все воля милостивого Аллаха, милосердного даже в Судный день! — ответил набожный Ибрагим словами Корана и степенно вышел из комнаты.
Считаные минуты вели его сипаги в султанский дворец. Остальные пребывали в таком ужасе, которого не испытывали еще никогда после продажи какой-то невольницы.
* * *
Прошел день. А вечером уже был на аудиенции у султана величайший ученый, муфтий Кемаль Пашазаде. Он шел, опираясь на посох, степенно, согбенный, но бодрый, с белой бородой, в зеленом одеянии, так полинявшем от старости, что при входе султанская стража не захотела его впустить, думая, что это какой-то попрошайка. Он усмехнулся и сказал, что сам султан его ждет. Подошел начальник стражи, который впустил великого мудреца, с которым все науки когда-нибудь уйдут в могилу, как про него говорили.
Что сказал молодому султану величайший мудрец его государства, никто не знал, пока не дошло до того, что маленькие руки Насти начали ломать великую и могущественнейшую державу падишаха, которая распростерлась в трех частях света… Но до этого еще не раз успели зацвести красные цветы персика, и не раз появились на свет птенцы в голубиных гнездах.
XI. Первое паломничество Роксоланы
Стояло кристально чистое утро, когда султанские галеры подплывали к Святой горе, что белым мраморным стогом стоит на синем теле неба и отвесными стенами своими упирается в море. На протяженном полуострове уже издалека виднелись синие леса. По приближении повеяло из них чем-то родным для Насти, ибо она заметила там не только кипарисы, пинии и каштаны, но и буки на вершинах, и дубы, и хвойные деревья: здесь суровая природа ее родины встретилась с мягкой южной флорой.
Издалека слышался приветственный звон всех афонских церквей, что встречали могущественного монарха. На берегу залива Дафны виднелись длинные монашеские процессии, шедшие из всех монастырей, и множество паломников!
Свою славу святого места Афон приобрел уже очень давно, когда Христова церковь еще не пала жертвой раздора между Востоком и Западом.
Неподалеку, на юго-западном берегу Святой Горы около пристани Дафны стоял прекрасный старый монастырь великомученика и исцелителя Пантелеймона, восстановленный галицким князем Ярославом Осмомыслом. Тут жили отшельники со всей Украины.
Ей казалось, что среди их голосов есть и те, что поют и с детства известный ей напев галицких церквей.
Еще на галере просила она Сулеймана, чтобы они начали именно с этого монастыря.
Ей было одиноко среди множества мусульман и незнакомых монахов. Ей сразу стало так страшно, что казалось, будто она оказалась в пустыне. Она начала искренне молиться. Покой воцарился в ее душе. Потом на душе ей стало так ясно и легко, что казалось — она дома, что каждый бук и каждый дуб, каждый камушек, каждый цветок — родной для нее.
Ей уже не было одиноко. Не тяготила ее никакая ноша. Она представляла себе Матерь Божью Привратницу с Иверской иконы на Святом Афоне и не боялась ее так же, как дети паломников не боялись султана, перед которым дрожали их отцы.
Она любила все, что ее окружало: и сине-бирюзовое небо, и спокойное море, и Святую гору, и пахучие листья на ней, и монастыри, и скиты, и травы, и цветы, и монахов, и паломников, и детей. А его? — спросила она себя. И почти что готова была сказать про себя: «Да!»…
Она вся покраснела, быстро проверила, не отличается ли она чем-то от других юных слуг султана. От них она никак не отличалась одеждой, и, наверно, на вид тоже никак не отличалась. Она успокоилась.
Снова ей стало радостно при виде всего, что ее окружало. Она радовалась жизни и будто чистым хрусталем играла мыслью, что посетила ее. Мыслью, что зародилась в ее голове во время беседы с монахом-отступником.
Она всмотрелась в толпу монахов и ей показалось, что она увидела какое-то знакомое лицо — где-то около самого Прота, что приветствовал Сулеймана — главы всех монастырей на Афоне.
Теплая струя прошла от сердца к мозгу и глазам. Ей показалось, что чистый хрусталь мысли начинает согреваться и смотреться как горящий камень, про который ей говорила цыганка. Он уже был у нее, но не в волосах — в голове.
Она спокойно шла среди юношей около Сулеймана к монастырю св. Пантелеймона.
Когда она вместе с Сулейманом приблизилась к нему, то увидела на вершине каменных ворот монастыря уже неразборчивую от старости надпись: «Святую обитель сию возобновил человек, верующий в Бога: князь Галича, Перемышля, Звенигорода, Ушицы и Бакоти, Ярослав Осмомысл, сын Владимира. Отошел к Господу в 1187 году».
С глубоким волнением она прочитала старинную надпись и начала набожно произносить «Отче наш», молясь за душу великого государя своей родной земли.
