Несколько дней они тряслись по степи, останавливаясь на ночлег около ручьев, речек и озер.
Печенежские кони, быстрые и выносливые, статные и крепкие, легко переносили переход. Белаву, привыкшую не замечать рабочих лошадок у себя на родине, удивляла непомерная любовь к ним воинов-степняков. За конями ухаживали, их холили и берегли как великое сокровище. Чем больше сбруя сверкала и переливалась всевозможными украшениями, тем убедительнее считалась любовь хозяина.
Печенежский отряд мирно продвигался на полудень[37], и ничто, кроме оружия, не напоминало о воинственности и жестокости степняков.
Наконец изматывающий силы переход завершился. Вдалеке показались странные круглые домики – вежи, сбившиеся в кучу посреди бескрайних просторов. Рядом с ними паслись стада скота и табуны лошадей.
Едва отряд приблизился к стану, из войлочных веж высыпал народ. Прибывших встречали радостными улыбками и приветствовали веселыми криками. Босоногие полураздетые ребятишки от избытка чувств чуть ли не бросались под ноги коням, но никто не останавливал их и не ругал.
Отряд спешился. Печенеги разбрелись по своим вежам. Местные простоволосые и босые рабы боязливо приближались к повозкам с пленными, с надеждой выискивали знакомых и, не находя их, огорченно отходили.
Вновь прибывшие пленные выглядели больными, хилыми, изможденными и безжизненными после длительного путешествия под знойным солнцем. Лица их покраснели. Кожа облезла и шелушилась. Всю дорогу пленные скученно сидели в тесноте, связанные одной веревкой. Их развязывали только утром и вечером, чтобы справить нужду, пройтись, разминая затекшие ноги, и поесть. Такие послабления давались не из чувства сострадания, просто преждевременная смерть пленников не входила в планы кочевников, жаждущих получить немалую прибыль.
Белава в который уже раз вознесла благодарность Роду и Макоши за то, что они пожалели ее и облегчили дорогу. Хворь Кутая помешала ему загрузить повозку награбленным добром, поэтому она перенесла изнурительный путь не со всеми вместе, а отдельно.
По прибытии в стан про Белаву будто забыли. Недвига куда-то сразу исчезла. Не показывался и хозяин Баян. Белава слезла с повозки, присела возле нее в тенек, с удовольствием вытянула ноги.
Стан, встретив отряд с добычей, вернулся к обыденной жизни. Мужчины, как обычно, занялись лошадьми. Некоторые осматривали оружие, устраняя неисправности. Возле них вертелась счастливая ребятня, наконец-то дождавшаяся возвращения воинов из похода. Женщины возились у костров, готовили еду, мыли утварь, шили, штопали, стирали. Тяжелую работу выполняли в основном немногочисленные рабы, безропотно подчиняясь любому распоряжению хозяев. Впрочем, печенеги попусту их не задевали и ненужным трудом не обременяли.
Недвига все не появлялась. Белава загрустила, не зная, куда себя деть от безделья и неопределенности.
Неожиданно в стане поднялся переполох. Степняки поспешно побросали свои дела, тревожно переговариваясь, двинулись к одной из веж. Белава тоже поднялась и, влекомая любопытством, прошла следом за всеми.
Близко подойдя к плотной толпе, окружившей вход в вежу, Белава прислушалась к каркающим голосам. Рядом с ней остановилась светловолосая молодая женщина. Она внимательно посмотрела на Белаву и вдруг спросила на славянском языке, но с отличным от северянского выговором:
– Ты новенькая рабыня?
– Нет, – удивилась Белава, – я из плененных.
Она была не прочь поболтать с незнакомкой, но та, услышав ответ, равнодушно отвернулась.
– А что случилось? – не отставала Белава, игнорируя пренебрежительное отношение.
– Вождь умирает, – не оборачиваясь, пояснила женщина. – В его веже сейчас собрались все старейшины, жена и дети: слушают последнюю его волю…
Полог откинулся, в проеме вежи появился Баян, посмотрел на толпу соплеменников мрачным взором. Люди заволновались. Баян поднял руку, призывая к спокойствию. Все замерли в напряженном молчании. Мужчина что-то выкрикнул на тарабарском языке и скрылся в веже, опустив за собой полог. Печенеги немного постояли, возбужденно переговариваясь, и потихоньку стали расходиться.
– Что он сказал? – спросила Белава.
– Вождь умер, – ответила славянка и пошла прочь, шепча про себя неразборчивые слова.
Белава вернулась к повозке. Вскоре подошла Недвига.
– Ох, чуяло мое сердце недоброе, – запричитала она с ходу, устало приваливаясь рядом с падчерицей к колесу повозки. – Хозяин велел мне идти с ним в царство мертвых.
– Как? – похолодела Белава, успевшая за время дороги привязаться к мачехе как к подруге.
– Да кто ж знает, может, обычай у них такой, хотя при мне ни одной жены покойники за собой не тащили. Но Кутай так захотел, изверг, душегуб. Пожелал на том свете при женщинах своих быть. Воля умирающего – закон. Не выполнить нельзя. Обидится, будет роду вредить.
Белава слышала, что раньше такой обычай был и у северян. Но в последнее время женское население стало сокращаться. Женщины умирали от родов, их угоняли в полон то болгары, то мадьяры, то хазары и прочие бесчисленные степные племена, нередко появлявшиеся на северянской окраине. Нет женщин – нет детей. Постепенно обычай сжигать жен у простых людей сошел на нет. Иногда какая-нибудь старуха желала отправиться за своим стариком в мир иной, оставляя на земле тяжелую жизнь и невзгоды. Бывало, и молодая жена предавала себя огню, не представляя будущего без любимого человека. Но все это делалось добровольно, никто насильно умирать не заставлял.
– Но ты же не жена, – еле выдавила из себя Белава: ком жалости перехватил горло.
– Тем хуже, – мачеха безнадежно махнула рукой, – кто рабыню будет слушать? Кто с нами считается?
Недвига потерянно опустила руки на колени, склонила голову. Она понимала всю безнадежность своего положения. Расставаться с жизнью было страшно, тем более что не совсем была уверена, существует ли вечная жизнь по ту сторону белого света. Но даже если она попадет в сад мертвых, жить там с плешивым стариком, которого еле терпела при жизни, казалось ей карой, несправедливо посланной богами.
Подошла славянка, с которой Белава разговаривала давеча.
– Недвига, ступай в вежу вождя, – произнесла она, жалостливо глядя на уныло сидящих женщин, – старшая жена зовет тебя погребальные одежды шить.
– Иду, Рута. – Недвига покорно поднялась и побрела к центру стана.
– Я ведь тоже была любимой рабыней вождя, – сообщила вдруг славянка, глядя вслед удалявшейся женщине. – Я и детей ему рожала, только они умирали сразу, поэтому он не назвал меня своей женой. Как я теперь благодарна богам, что Недвига заняла мое место. Когда она появилась, вождь прогнал меня из своей вежи, и мне пришлось заняться черной работой. Я ужасно злилась на Недвигу. Вот как бы знать заранее судьбу свою?
