Тут Кэтрин впервые подала голос:
— Как зовут вашу дочь, сэр Джон?
— Алиса.
— Мне нравится это имя. Она — хорошая девочка?
— Да, она хороша, как и любая девочка, у которой нет матери и которая окружена слугами.
— А сколько ей лет?
— Три года. Моя жена умерла во время родов.
— О да, мама упоминала об этом. Примите мои соболезнования.
Тень пробежала по лицу сэра Джона Роджерса, как будто он хотел что-то сказать, но произнес только:
— Благодарю.
Анна Вестон подумала: «Я уверена, что женщина из рода Калпепперов, на которой он женился, была старой каргой средних лет. Я видела ее однажды при дворе, и с первого взгляда она мне не понравилась. Кажется, у нее была золовка по имени Джойс, которая вышла замуж за лорда Эдмунда Говардского, брата Норфолка».
Вслух она произнесла:
— Вы не родственник Говардов, сэр Джон?
— Моя жена состояла с ними в родстве. Сестра ее первого мужа вышла замуж за брата герцога. Но я ни на что не претендую.
Значит, она была права. Джойс Калпеппер была вдовой с детьми, когда вступала в брак с Эдмундом Говардом, и вдова ее брата тоже выбрала мужчину моложе себя. Но как этому малоприятному созданию удалось заманить в ловушку такого восхитительного мужчину, как сэр Джон Роджерс? Анна Вестон вздохнула. Она предположила, что тут, как обычно, все решило давление со стороны родителей.
Кэтрин спросила:
— Алиса живет вместе с вами, сэр Джон?
— Конечно, она — мое сокровище. Я не мог бы отдать ее на воспитание моей матери или сестре. А вы любите детей, мадемуазель Кэтрин?
Кэтрин, покраснев, ответила:
— Да.
Им вновь показалось, что сэр Джон как-то странно смутился, но затем он произнес:
— Тогда будем надеяться, что у вас с Артуром будет много детей.
Кэтрин застенчиво потупила взор, а леди Вестон выразительно кашлянула, но сэр Джон, казалось, не заметил, что высказался несколько излишне прямолинейно.
— Я пью за вас, Кэтрин, — произнес он и поднял бокал.
После полудня жаркая июньская погода сменилась грозой, и сэр Джон, испросив разрешения, беседуя с Кэтрин, тихо прогуливался взад-вперед по Длинной галерее, от которой он пришел в восторг. К сожалению, леди Вестон заснула в кресле и не смогла присоединиться к разговору.
В тот вечер, помогая своей юной госпоже готовиться к ужину, горничная Кэтрин была поражена ее вопросом:
— Мэг, в каком из моих платьев я выгляжу старше всего?
— Старше всего, госпожа? — переспросила служанка.
— Да.
— Ну, мне кажется, в вечернем платье из черного бархата, которое вы носили, когда умерла ваша тетя.
— А я в нем хорошо смотрюсь?
— А в чем дело? — подозрительно полюбопытствовала Мэг.
— О, у нас гостит сэр Роджерс…
— Я знаю. Последние две недели мы только и занимались тем, что готовились к их приезду.
— …а он очень старый, как и моя мама, и я не хочу чувствовать себя неуместной в их обществе.
— А что с молодым господином Артуром?
— Он заболел.
— Ох! А сколько лет этому сэру Джону? Я видела его мельком, он мне показался весьма жизнерадостным.
— О, я не знаю… — Голос Кэтрин показался Мэг нарочито беспечным. — …Ему больше тридцати.
— Полагаю, в ваши семнадцать он кажется вам слабоумным старичком.
Но Кэтрин уже рылась в шкафу и нетерпеливо вытягивала бархатное вечернее платье. И вместо строгой прически она вдруг решила распустить волосы, свободно упавшие на плечи, украсив их диадемой из жемчуга. До блеска расчесывая бледно-золотистые локоны. Мэг размышляла про себя. Но внезапно мысли обеих были грубо прерваны резким стуком в дверь, и в комнату вошла Джоан — личная служанка леди Вестон.
— О, госпожа Кэтрин, — встревоженно проговорила она. — Вам следует немедленно пойти к вашей матушке. У нее ужасный озноб. Думаю, нам следует поскорее послать в Гилдфорд за доктором.
Кэтрин бегом помчалась из своей огромной комнаты в восточном крыле, принадлежавшей раньше Маргарет, в комнату родителей. Там она нашла мать совершенной больной и всю в холодном липком поту.
— О, Боже милостивый, — прошептала Кэтрин, сжимая руку Джоан, — неужели это потница?
— Нет, у нее нет ни болей, ни жара. У нее лихорадка — озноб до самых костей. Но все же нам следует позвать доктора Бартона.
— Кэтрин, Кэтрин, — слабым голосом позвала ее мать.
— Да, мамочка, я здесь.
Она подошла и села на кровать. Но леди Вестон, несмотря на болезнь, испуганно приподнялась, увидев фигуру в черном бархате.
— Что? Уже в трауре по мне? Это всего лишь лихорадка, девочка. Почему ты такая мрачная?
— Я подумала, что это платье солиднее.
Леди Вестон замотала головой, откинувшись на подушки.
— Сколько усилий было приложено, чтобы сшить тебе три новых наряда, а ты влезла в платье двухлетней давности. Я не понимаю тебя, Кэтрин. Ты…
Но ее речь прервал изнуряющий озноб лихорадки. Кэтрин положила руку на лоб матери и почувствовала испарину.
— Мама, — решительно произнесла она. — Я посылаю за доктором Бартоном. А пока он не придет, укройся потеплее и лежи спокойно, и пусть Джоан принесет тебе горячую грелку.
Леди Вестон попыталась сесть.
— Но как же сэр Роджерс? О, хуже не придумаешь. Мне не следовало писать это письмо. Бог меня наказал.
Внезапно Кэтрин ощутила прилив решительности.
— Чепуха, мама. Ты написала по доброте душевной, а за это никого нельзя осуждать. С сэром Джоном все будет нормально. С твоего разрешения я возьму на себя роль хозяйки до твоего выздоровления.
Леди Вестон закрыла глаза.
— Да, да, я тебе разрешаю. Возможно, это и к лучшему. Так он увидит, какой хорошей женой ты будешь для его пасынка.
Кэтрин сделала реверанс. Считалось неразумным целовать больных. Ибо все знали, что малейшая инфекция может перерасти в серьезное заболевание и, как пожар, охватить всех домочадцев. Даже простуда может свести в могилу, если не принять всех мер предосторожности.
Но сейчас было не время раздумывать, возникли более важные проблемы. Прежде всего она отправила Тоби в Гилдфорд за доктором Бартоном, а затем послала Жиля Коука в комнату сэра Джона Роджерса спросить, не желает ли тот встретиться с ней в Длинной галерее.
Джон Роджерс, стоя в тени у входа, молча наблюдал за сидящей у окна галереи девушкой добрых минут пять, прежде чем заговорить. На мгновение лицо плута стало сосредоточенным и серьезным, когда он смотрел на золотистую головку, нежные черты лица, изящную обворожительную фигурку, руки, как у ребенка, теребящие бархатное вечернее платье.
«Мне не следует причинять ей вред», — про себя решил он.
