«Мне не следует причинять ей вред», — про себя решил он.
Он мягко обратился к ней из полумрака.
— Мадемуазель Кэтрин, вы звали меня?
Она испуганно вскочила и сделала реверанс.
— О, сэр Джон! Я не видела, как вы вошли. Извините меня.
Он двинулся по направлению к ней. Вечерний свет освещал его лицо и падал на светлые глаза так, что они, казалось, сияли. Сегодня вечером он надел серебристый камзол, инкрустированный поддельными бриллиантами. Ничто не могло бы создать большего эффекта. Кэтрин, еще с обеда чувствовавшая странное состояние в груди и онемение в пальцах, сейчас ощутила еще и тяжесть внизу живота. Она безмолвно уставилась на него, и на ее лице любой мог бы прочесть явное восхищение.
Он очень тихо засмеялся.
— У вас такой вид, как будто вы увидели призрак, мадемуазель.
— Нет… я… это… я подумала, как ваша манера одеваться привела бы в восторг моего брата, — запинаясь, произнесла она.
— Я бы сказал, что истинный вкус присущ и его сестре, если это не прозвучало бы с моей стороны самодовольно. Но истинная правда, что ваша одежда подчеркивает вашу красоту. Сначала красное, теперь черное — явно драматический выбор.
Кэтрин не находила, куда отвести взор. Кровь стучала у нее в висках, а щеки полыхали.
Она пробормотала было избитую фразу:
— Вы оказываете мне слишком много чести… — А затем стала смотреть в окно, сосредоточив внимание на каком-то невидимом объекте за деревьями.
Лицо пройдохи снова смягчилось, и он сказал как ни в чем не бывало:
— Но вы зачем-то звали меня, мадемуазель Кэтрин? Произошло что-нибудь важное?
— О да, конечно. Речь идет о моей маме, сэр Джон. У нее лихорадка. Я послала за врачом из Гилдфорда. Она просит простить ее, что не может уделить вам внимание сегодня вечером.
Он принял сострадательный и задушевный вид.
— Я думаю, что лучше всего мне уехать, — с притворной печалью сказал он. — Я буду только мешать вам. Я завтра же уеду.
Ее глаза взволнованно заблестели, когда она ответила:
— Пожалуйста, не уезжайте, сэр Джон. Моя мама очень расстроится. Она умоляет вас не прерывать свой визит к нам. Она поручила мне попросить вас остаться.
«Прости меня, Боже, за эту ложь, — прошептала она про себя. — Но пока он не должен уезжать».
«Прости меня, Господи, за то, что я такой, как есть, — подумал Джон. — Но если я не буду вести себя осторожно, то соблазню эту девушку».
Он церемонно поклонился.
— Я поступлю так, как прикажет леди Вес-тон, — ответил он.
Они улыбнулись друг другу.
— Тогда прощайте до ужина, сэр Джон.
Кэтрин присоединилась к нему вновь спустя два часа, он предложил ей руку и галантно повел вниз по лестнице в Большой зал, где Жиль Коук, не моргнув и глазом из-за припозднившегося ужина, проследил, чтобы устроили знатное пиршество.
Его, впрочем, весьма удивило, что мадемуазель Кэтрин села во главе стола на место своего отца, а сэр Джон, пренебрегая условностями, сел прямо рядом с ней, оставляя пустым все пространство огромного стола и проигнорировав приличествующее ему как гостю место у дальнего края, но с другой стороны. Коук был удивлен, увидев, что после ужина сэр Джон тотчас же извинился и удалился в свою комнату.
В течение следующих пяти дней Кэтрин почти все время проводила в комнате больной матери, но ей стало казаться, хотя, по-видимому, она и ошибалась, что сэр Джон избегает ее. Он пунктуально являлся к завтраку, обеду и ужину, говорил с ней любезно и по-доброму, но после еды сразу же уходил, проводя большую часть времени в катании верхом, в игре в карты со слугами или играя на лютне с Жилем. Однажды, пока ее мать спала, девушка услышала, как он поет в саду чистым, приятным голосом, и подошла к окну. И вновь ощутила уже знакомую тяжесть внизу живота, являвшуюся при виде его всегда.
«Пресвятая Богородица, прости меня, — про себя сказала она, — но я уверена, что люблю его, а он вовсе не старый, я говорила так только по глупости. А теперь судьбой назначено ему стать моим свекром, и мой дух в ужасном смятении».
Вечером пятого дня, когда Мэг причесывала ей волосы перед ужином, она внезапно разрыдалась.
— Эй, Кэтрин! — старым и давно работавшим слугам в определенные моменты дозволялось обходиться без официальных обращений, — в чем дело, милая крошка? Это из-за сэра Джона, не так ли?
Девушка, всхлипывая, кивнула.
— Ты влюблена в него?
Кэтрин обхватила служанку за талию и уткнулась лицом в ее передник. Отвечать не было нужды.
— Тогда скажи ему, милая, откройся. Он кажется мне симпатичным парнем. Возможно, у него и дерзкое лицо, но в нем нет ничего дьявольского, понимаешь меня?
Она почувствовала, как Кэтрин кивнула.
— Тогда будь храброй. Он сам поймет, как правильно поступить. Зачем выходить замуж за сына, если любишь отца?
— Отчима! — раздался сдавленный голос.
— Ну и ладно.
Круглые голубые глаза Кэтрин устремили взор на нее, и на мгновение Мэг увидела в них выражение сэра Ричарда.
— Я сегодня же вечером скажу ему, Мэг. Все-таки лучше, чем тянуть по-прежнему.
Несмотря на твердо принятое решение, за ужином она была на редкость безмолвной и тихой, и после нескольких бессвязных вопросов и ответов о здоровье леди Вестон они молча приступили к еде. И только в конце ужина, когда подали фрукты, она обратилась к нему.
— Мне надо кое-что сказать вам, сэр Джон. Поэтому сегодня, если это не помешает вашим планам, мне бы хотелось не отпускать шута Жиля, а позволить ему спеть нам.
Он внимательно посмотрел на нее. Его чувства по отношению к ней — с одной стороны столь понятные, с другой, такие путаные — заставили его во время пребывания здесь держаться от нее как можно дальше, и он с усмешкой размышлял о мужской натуре и о том, какая разница между любовью и страстью. Его занимал вопрос, бывает ли настоящая любовь между двумя взрослыми людьми, или это просто зов жалкой плоти, благоприятно истолковываемый, чтобы сделать его приемлемым для души? Он покачал головой, не зная ответа, но Кэтрин неправильно поняла его.
— Вы бы предпочли что-то другое, сэр Джон?
— Нет, нет, пусть поет.
Она слегка утратила смелость, когда они оказались сидящими в галерее. Она приказала растопить камины и удобно поставить два кресла. Повинуясь ее указаниям, Жиль скромно пристроился в уголке в полумраке, откуда доносился только его голос. Отпустив всех остальных слуг, Кэтрин сама налила вино сэру Джону Роджерсу. Но вдруг поняла, что не в состоянии говорить, и они снова сидели молча, слушая мелодичный голос сердца, изнывающего от любви. Ведь шут всегда любил ее. И теперь он страдал, сидя в полумраке и видя ее с другим мужчиной.
