Аделино уселся за стол и глубоко вздохнул. Неприятности, которые он предвидел, случились. Он знал об их стычке в баре — сплетни всегда доходили до него, — но подозревал, что ненависть Роберто вызвана более глубокими причинами, и надеялся, что тот будет о них молчать.
— Роберто, — сказал Аделино, — твоя ваза стоила бы триста евро. Эти деньги я вычту из твоей зарплаты.
— Как хотите, — проворчал Роберто. — Но я не стану работать с этой…
— Не вздумай повторить это слово, — мрачно предостерегла Леонора.
— Леонора, — вмешался Аделино. — Silenzio![65] Правильно я понял, Роберто, что ты ставишь мне ультиматум? И если я сделаю Леонору мастером, ты уйдешь?
Роберто, остыв, кивнул. Аделино снова вздохнул, стараясь не встречаться взглядом с Леонорой. Та не могла поверить в то, что должно было произойти. Вчера по пути домой, в лодке, она решила, что, чем бы ни кончились ее отношения с Алессандро, она добилась успеха: она первая женщина-стеклодув на Мурано, она мастер. Она получила то, ради чего приехала в Венецию. Наконец-то у нее есть работа, о которой она мечтала. Она сможет творить.
И следующим же утром у меня все отберут. Снова сделают подмастерьем, причем из-за недоброжелательства человека, которого я едва знаю. Аделино никогда не отпустит Роберто. Он лучший стеклодув на острове.
— Это трудное для меня решение, — сказал после долгого молчания Аделино и посмотрел на молодого человека. — Роберто, ты прекрасный мастер, но твоя голова горячее печки. Можешь брать расчет и уходить. За разбитую вазу я заплачу.
Леонора задохнулась. Она повернулась к Роберто, почти ожидая, что тот ударит Аделино, но мастер накинулся на нее. Прежде чем Аделино успел остановить его, Роберто прижал Леонору к стене и грубо взял за горло. Он схватил стеклянное сердечко, натянув голубую ленту. Похожим образом он приставал к ней возле бара, только слова на этот раз звучали другие.
— Да, потаскуха, ты вползла сюда, как змея, но, бьюсь об заклад, тебе не сказали, что ты отродье предателя. Твой драгоценный предок продал моего, выболтал французам секреты стекла и умер в богатстве. Твоя великая рекламная кампания — шутка, основанная на лжи.
— Это ты лжешь! — Леонора плюнула в оскаленное лицо. — Коррадино жил, работал и умер здесь.
— Идиотка! Он умер во Франции.
— Роберто, отпусти ее и скройся с глаз моих, — прошипел очнувшийся от шока Аделино.
Роберто, кажется, выдохся после своих разоблачений, отпустил Леонору и выскочил из комнаты, хлопнув дверью.
Леонора бессильно опустилась в кресло. Аделино забегал вокруг нее. Он был потрясен сценой, которую не сумел предотвратить. Он принес воды, но Леонора отмахнулась. Тогда и он сел. Наконец Леонора немного пришла в себя.
— Что он говорил о Коррадино? Разве он предатель? И как он навредил семье Роберто?
Аделино покачал головой.
— Роберто — дель Пьеро. Несколько столетий назад его предок Джакомо был великим мастером, учителем Коррадино. Насколько мне известно, они были закадычными друзьями.
— Почему тогда Роберто сказал то, что сказал? Почему он ненавидит Коррадино и меня? И что это за предательство, при чем тут Франция? Я думала, Коррадино умер здесь.
Аделино кивнул.
— Конечно, он умер здесь, от отравления ртутью. Так написано в учебниках.
Леонора постаралась осмыслить все это. В мозгу начали прокручиваться обрывки сотен полузабытых рассказов о Коррадино. Она поймала себя на том, что кивает и повторяет: «Да, наверное, так все и было…»
Аделино подошел к ней и взял за плечо.
— Послушай, почему бы тебе не отдохнуть? Я все улажу. Приходи завтра, как обычно. Все будет нормально. Завтра большой день: появится первая реклама. Иди отдохни.
Леонора отметила его добрый тон, но при мысли, что ей предстоит, внутри ее все перевернулось. Она благодарно кивнула, спотыкаясь, вышла на солнечный свет и побрела к причалу по набережной Манин. Сегодня родное название улицы не придавало ей уверенности.
— Коррадино, что же ты сделал? — прошептала она, глядя на выцветшую табличку.
А теперь надо сделать нож.
Для убийц Десятки Коррадино мастерил стеклянные ножи, смертоносные лезвия, беззвучно входившие в тело, но для его цели они не годились. Поблескивая, они висели на стене цеха, словно сосульки. В большом количестве их делали не без причины: использовались они один-единственный раз. После смертоносного удара рукоять отскакивала, и рана затягивалась, не давая понять причину смерти. Но для друзей и родственников, желавших раскрыть тайну гибели любимого человека, стеклянное лезвие служило предупреждением от Десятки. Коррадино знал, что убийцы, работавшие на Десятку, предпочитают лезвия его работы. Трудясь над ними, он иногда думал о людях, в тела которых войдут его ножи, разрежут мышцы, сухожилия, артерии и вены. Он мучился, воображая плач их жен и детей. Они зарыдают так же, как он плакал по покойным родителям. Он гнал от себя такие мысли.
Он говорил себе: «Если откажусь делать ножи, мне самому придет конец».
Коррадино старался смягчить свою вину тем, что изготавливал лезвия как можно более тонкими, крепкими и чистыми. Как хирург, он хотел облегчить людям уход из жизни.
Стекловарня опустела — мастера ушли домой. Ушел и Джакомо: возраст давал о себе знать. Коррадино остался один на один с поблескивающими ножами и наполовину законченной люстрой: как инвалид, она ждала, когда ей приделают недостающие конечности. Бокалы, остывая, едва слышно звенели. Коррадино оглядел помещение, почти двадцать лет служившее ему домом. Стало прохладно, погасли печи. Коррадино убедился, что все ушли, и зажег свечу. Он отворил дверцу старой печи и вошел в жерло. Под ногами хрустели осколки старых кубков и свечные огарки, валявшиеся там со времен, когда печью еще пользовались. В торце печи Коррадино ощупал почерневшие кирпичи, нашел металлический крюк и потянул. Дверь бесшумно отворилась, и он ступил внутрь.
По памяти он зажег свечи на канделябре. Помещение, которое они осветили, походило не на рабочее место, а на дорогую гостиную. В углу стояло обитое бархатом кресло. В большом очаге, словно в камине аристократа, весело трещал огонь. На стенах висели лучшие работы Коррадино. Он знал, что когда-нибудь, не сейчас, они поступят в продажу. Огромные зеркала, от пола до потолка, делали комнату в два раза просторнее. Светильники в арабском стиле спорили красотой с пламенем свечей, которые в них горели. Картин в рамах не было, но любой портрет, который в них вставят, померкнет в сравнении с мастерством стеклодува. И только центр роскошного палаццо разрушал общее впечатление, ибо там стояло то, что требовалось Коррадино для работы: длинные баки с водой, сосуды для серебрения, банки с разноцветными красками и перегонные кубы с дурно пахнущими реактивами.
