Это моя комната. Тайная, надежная, только она и подходит для того, что я задумал.
Коррадино знал, что ему нужно. Он сам придумал такой нож и назвал его «dente», «зуб». Хорошее имя. Его нож не должен обламываться у рукояти, как тонкий смертоносный клинок убийцы. Он будет коротким, но крепким, из твердого темного стекла. У него будет острый кончик. «Зубом» можно будет и резать, и копать. На мгновение Коррадино задумался, оглядывая порошки и мази. Он прикидывал, какое стекло ему подойдет, и понял.
Обсидиан. Самое старое стекло в мире.
Он снял куртку и приступил к работе. В комнате было очень жарко: большой очаг быстро нагрел просторное помещение. Вместо обычного песка Коррадино бросил в огонь горсть похожей на пепел пемзы из Стромболи,[66] а следом горсть серы. Ему обожгло нос, и он обвязал лицо платком. Ему хотелось воссоздать твердое черное стекло, рожденное южными вулканами. Такое стекло подобно камню. Оно погребло бедных жителей Помпеи и Геркуланума, заточило их, точно мух в янтаре. Сперва оно было жидким, но со временем становилось твердым, как алмаз. На огнеупорной лопатке Коррадино смешал порошки с нагретой стекломассой, которая весь день лежала в огне, словно спящая саламандра. Смешал и снова нагрел раскаленный комок, добавил еще пемзы и смолы, пока стекло не потемнело и не стало липким, как патока. Только тогда он взял железный прут-понтелло и стал формовать нож, прокатывая его по сканьо, скамье стеклодува, стоящей возле огня. Убедившись, что все делает верно, он вынул нож из печи и, взяв за ручку, долго держал в огне его режущую кромку. Когда темное стекло засветилось, он вынул нож и зажал в тисках лезвием вниз. Он наблюдал, как благодаря силе тяжести удлиняется красный кончик лезвия и расплавленное стекло, капая, точно огненный сталактит, превращается в острое жало. Этот способ Коррадино изобрел лично. Так получалось лучше, чем если дорабатывать нож вручную: стекло, по сути, затачивало себя само. Оно знало, как расправляться с врагами. Коррадино считал пульс и, когда настал нужный момент — не раньше и не позже, — так подкрутил тиски, что охлажденное лезвие изогнулось и затвердело, как требовалось. Нож блеснул в свете печи — маленький, крепкий, черный и острый, как шило.
Годится. Лезвие и рукоять составляют одно целое. У этого ножа нет недостатков.
Коррадино смотрел на остывающий черный нож. В последний раз он оглядел свою комнату. О ней не знал никто, кроме Джакомо. Эту комнату он оборудовал через день после того, как раскрыл тайну изготовления зеркал, и с тех пор всю секретную работу делал только здесь.
Столь бережно хранимый им секрет заключался в технологии производства. Он наткнулся на него случайно: выдувал вазу и допустил ошибку. Этот секрет спас его от смерти, его щадили и жадные мастера, и Десятка. Благодаря тому же секрету он вырвался из тюрьмы Мурано и ходил по Венеции, почти как другие, свободные люди. Если бы не секрет, у Коррадино не появилось бы самое совершенное его творение — Леонора. Секрет был известен только ему, он не доверил его даже записной книжке, и теперь его жаждал выведать чужеземный король.
Я пообещал унести секрет в могилу. Я и не знал, насколько окажусь прав.
Виттория Минотто была заинтригована, что случалось с ней нечасто. Чтобы закрепить это чувство, она назначила встречу в кафе «Флориан». Если человек решил раскошелиться, пускай хотя бы получит удовольствие.
День выдался хороший, но в воздухе чувствовалось дыхание осени, а потому Виттория заняла столик внутри знаменитого, зеленого с золотом салона. Там ее трудно будет не заметить. Сегодня не было ни струнного квартета, ни пианиста. Большинство туристов разъехались: до карнавала город погружался в зимнюю спячку. Виттория, уроженка Венеции, знала, что школьные туры и автобусные летние экскурсии заканчиваются, теперь начнут приезжать пары, вырвавшиеся в четырехдневный отпуск погулять по пьяцце — с четверга по понедельник.
Она заказала страшно дорогой caffe americano и закурила. Стала смотреть в окно: хотела проверить, сможет ли определить на расстоянии человека, который назначил ей встречу. А, вот и он. Молодой, красивый. Решительной поступью распугивает голубей. Что ж? Все лучше и лучше. Он тотчас ее нашел.
— Синьорина Минотто?
Да, это его голос она слышала по телефону: низкий, взволнованный.
Она наклонила голову и выпустила колечко дыма.
— SÌ.
Он сел, без спроса взял сигарету и закурил. Молодой человек ей сразу понравился.
— Думаю, что могу рассказать вам кое-что интересное. О Леоноре Манин. Точнее, не о ней самой. О Коррадо Манине. История примечательная.
Вот оно. Слово было сказано, она жила ради таких слов. Маленькой девочкой, сидя на коленях отца, она задыхалась в предвкушении, когда слышала: «Давным-давно жили-были…» Она просила рассказывать ей еще и еще!
История.
— Продолжайте.
ГЛАВА 18
NON OMNIS MORIAR[67]
Джакомо дель Пьеро посмотрел из окна на канал Мурано. С улицы донесся какой-то шорох. Джакомо поднял свечу, вгляделся сквозь узкие стекла, но ничего не увидел. Пламя свечи выхватывало лишь его собственное отражение, обрезанное оконной рамой, — портрет старика.
Джакомо отвернулся и задумался, что бы сделать. Наверное, поесть — в кладовке оставались хорошая болонская колбаса и кувшин вина, но аппетита не было. Похоже, в его возрасте есть требовалось меньше, его питало другое: книги, работа, дружба. Он подумал о Коррадино: мальчик с годами стал ему как сын. Может, пойти к Коррадино и выпить с ним? Нет, мальчик устал: он работает на таинственного клиента, маэстро Доменико из Старого театра. Джакомо никогда не видел этого человека, но знал, что Коррадино днями стоит у печи. Может, он и домой еще не вернулся.
Джакомо взял старую виолу, смычок, и пальцы сами собой заиграли печальную народную песню, в тон его настроению. На сердце у него было тяжело, но почему, он не смог бы объяснить. Тревога заставляла его то и дело подходить к окну с того момента, как он вернулся из стекловарни.
Тихий стук в дверь его не удивил, весь вечер он ждал чего-то подобного. Джакомо бережно положил виолончель на скамью, и его вдруг посетило жуткое видение: сейчас он отворит дверь Смерти, которая наконец-то пришла за ним. Но поздний гость оказался не Смертью. Это был Коррадино.
Они сердечно расцеловались, хотя Джакомо заметил, что друг чем-то взволнован. Войдя в дом, тот не находил себе места: не мог ни сидеть, ни стоять, сперва отмахнулся от вина, но тут же взял бокал и осушил одним глотком.
