Дура! Чего бы ей сразу не разыскать его, пока еще не остыли следы, а теперь попробуй найди его! С каким бы удовольствием он ударил ее! Жаль, она не крестьянка!
— Он мне не сказал, куда едет. — Чиара прищурилась, вспомнив обиду. — Любовь моя, ты уходишь? — промурлыкала она. — А я-то думала, ты побудешь до утра. Я бы могла тебя еще кое-чем порадовать, сага. Но Фулк уже взялся за плащ.
— Придется отложить до следующего раза, дорогая, — скрывая злость, сказал Фулк, целуя ее в сердито надутые губки. — Мне надо немедленно сообщить королю.
Она потянулась к нему, встала на колени и зазывно выпятила груди.
— Посреди ночи? Разве это не может подождать до утра? Все вы, французы, сумасшедшие!
Когда же он, не глядя на нее, вышел из комнаты и затворил за собой дверь, она от обиды чуть не заплакала.
Филиппу Капету не понравилось, что его разбудили посреди ночи. К тому же он много выпил — вечером и ему снился великолепный сон с дамами, пока он прижимался к тугому боку Перонеллы.
Тем не менее Филипп знал, что Фулк не стал бы понапрасну его тревожить, поэтому он задернул бархатный полог, чтобы спрятать Перонеллу от нескромных взоров, и, усевшись на кровати, весь обратился в слух.
— Сир, молю простить меня, но я должен сообщить вам кое-что весьма важное…
И он в нескольких словах пересказал, что узнал от Чиары, не упоминая ее имени.
— Ну и? Почему я должен волноваться из-за Ричардовых рыцарей? Никто не знает, где Алуетт… Я в этом уверен! — холодно проговорил Филипп.
— Милорд, — высунув голову, задумчиво проговорила Перонелла, — наверное, вам лучше послушать сира де Лангра. Я тоже сначала не обратила внимания на странное совпадение, а сегодня поняла. Филипп, который последние несколько минут ходил по комнате, остановился и стал нетерпеливо ждать, когда его любовница что-нибудь накинет на себя и выйдет к мужчинам.
— О чем это вы?
Перонелла отбросила с лица белокурую прядь волос.
— Помните, король Ричард и его рыцари позавчера ушли усмирять итальянцев и вернулись только на рассвете… — Даже не глядя на Филиппа, она знала, что он начинает злиться. — Я видела, как Эрменгарда в тот день выходила из дворца англичан, — торопливо досказала она.
— Ну и что, дура? — не выдержал Филипп, и она вся сжалась от его крика. — При чем тут старуха?
— Только приближенные Ричарда и его любимые рыцари живут на верхнем этаже дворца, — ответила Перонелла. — И только Эрменгарда… Нет еще Анри де Шеневи, но его нет в Мессине… Только Эрменгарда знает, что Алуетт не уехала во Францию. Зачем Эрменгарде быть на верхнем этаже, если не для того, чтобы рассказать Рейнеру об Алуетт, милорд. Когда я ее увидела, то отхлестала по щекам, потому что она не приготовила мне платье и сама в этом призналась…
— Сука! — взвизгнул Филипп. — Два дня прошло, а я ничего не знаю! — Быстрым движением, так что она не сумела увернуться, он ударил ее и рассек щеку рубиновым перстнем. — Убирайся с моих глаз!
Перонелла торопливо исполнила его приказание, чтобы еще раз не попасть ему под руку Филипп повернулся к Фулку.
— Пустоголовая шлюха! — проворчал он. — Глаза бы мои на них не глядели!
— Vraiment, — согласился Фулк. — То они болтают без удержу, то молчат как рыбы. Ваше величество, вы тоже думаете, что англичанин отправился на поиски леди Алуетт? — Похоже на то, разве лишь… Даже старуха не знает, где ее монастырь.
— Анри?
— Вряд ли он ей сказал. Я заставил его поклясться. — И глаза у Филиппа засверкали. — Когда я ему сказал, какая участь ждет Алуетт, если он проболтается, на его щеках появился странный зеленый оттенок.
— Все равно, ваше величество, вы не думаете, что нужно послать туда стражу?
Филипп издевательски рассмеялся в лицо своему вассалу, потом налил себе вина из кувшина. Фулку он вина не предложил.
— Хорошо, что я король, а не ты, дурак. Мы только что заключили мирный договор с нашим вассалом, Ричардом Английским, а я пошлю стражу убивать английского рыцаря? Уверяю вас, они еще не выедут из Мессины, а Ричард уже будет обо всем знать. А если учесть, что этот простой рыцарь в некотором роде его любимец, хотя, он, кажется, не принадлежит к его дружкам, и я не знаю, чем он уж ему так угодил, то не думаете ли вы, что Львиному Сердцу это может не понравиться?
Фулк вынужден был согласиться и кивнул, хотя уже понимал, к чему ведет его суверен. Хотя сицилийцы и прозвали Филиппа Бараном, на самом деле он был змеей.
— Сир, я исполню любое ваше приказание.
— Я приказываю вам ехать в Палермо и охранять тамошний монастырь. Может, англичанин не найдет ее, а, может, и найдет. Но если он там появится, вы должны ему воспрепятствовать. Убить его. Только тихо, конечно. Чтобы он просто исчез. Вы понимаете, милорд? — Голос его звучал спокойно, и глаза больше не сверкали.
— Слушаю, ваше величество. Мой кузен Рейнер никогда не увидит леди Алуетт. А если он явится в Палермо, его никто больше не увидит живым. — Bien. Будьте осторожны, Фулк. Я хорошо помню чужие грехи. Особенно ваши. Если вы хотите взять Алуетт в жены и искупить самый страшный из ваших грехов, не ошибитесь.
Когда Фулк ушел, Филипп вышел из спальни и крикнул:
— Стража! Привести ко мне Эрменгарду!
Для первого января день выдался на редкость теплым, и мать-настоятельница приказала всем после ужина собраться в саду. Монашенки закутались потеплее и с восторгом принялись уплетать апельсины и миндаль, почти совсем не пострадавшие за дорогу от Яффы.
— Подумать только, милая Алуетт, наступил 1191 год, — умилялась Инноценция, понемногу пришедшая в себя после одиночного заключения. — Сколько всего будет в этом году! Я приму постриг… Христиане обязательно освободят Гроб Господень.
— Интересно, а меня освободят? — печально отозвалась Алуетт. — Кажется, я здесь навсегда.
— Да нет, конечно же, освободят, госпожа! Вы же сами говорили мне, что король Филипп не хотел идти без вас в поход, — принялась утешать ее сицилийка… ее единственная подруга в этом собрании аскетичных женщин, увидав на ее щеках слезы.
— Наверно, во мне говорила гордыня, — сказала Алуетт. — Сколько уже недель он прекрасно обходится без меня. А может, он решил, что со мной слишком много хлопот, — размышляла Алуетт, не забывавшая о дуэли между Рейнером и Фулком. Однако теперь она уже ни о чем не жалела, ибо в раю, ставшем тюрьмой, утешала себя лишь воспоминаниями о тех нескольких мгновениях в саду, когда Рейнер держал ее в объятиях, целуя, и ласкал ее. Она помнила запах фиалкового корня, смешанный с запахом вина, на его губах и его руку на своей груди, сжигавшую ее как огнем…
За стеной монастыря два всадника остановились, разглядывая красные купола церкви между мужским и женским монастырями.
