– В 1782 году мы еще воевали с мятежниками, – заметил Девлин.
– Да, но в парламенте возрастало количество противников решения короля продолжать военные действия. В итоге, лорд Норт[35] и его величество условились снарядить миссию с тем, чтобы оценить действительное положение дел в колониях.
– А кто были остальные члены миссии? – поинтересовался Себастьян, хотя необъяснимым образом уже предвидел ответ.
Склонив голову набок, дама медлила, словно любопытствуя, как собеседник воспримет то, что она сообщит.
– Их ездило трое: сэр Нигель, лорд Джарвис и ваш отец, граф Гендон.
Девлин нашел отца в казармах Королевской конной гвардии[36].
– Прогуляемся немного? – предложил Себастьян, подходя к графу в небольшом круглом вестибюле, выходившем на Уайтхолл.
Гендон бросил взгляд на часы, стоявшие на полке над пустым камином:
– У меня встреча с Каннингом в…
– Это не займет много времени.
Подняв брови и, по своему обыкновению, задумчиво подвигав челюстью, граф молча посмотрел в лицо сына.
– Хорошо, – согласился он, направляясь к выходу.
Себастьян подождал, пока они оказались на посыпанной гравием дорожке, шедшей вдоль канала в Сент-Джеймсском парке, и только тогда заговорил:
– Тридцать лет назад вы были одним из трех посланников, отправленных королем, чтобы оценить ситуацию в американских колониях?
– Верно,– Гендон хмуро наморщил лоб. – А почему ты спрашиваешь?
– Остальными двумя были лорд Джарвис и сэр Нигель Прескотт?
– А-а, понимаю. Да, сэр Нигель ездил с нами. Я слышал, наконец-то обнаружено его тело. Кто бы мог подумать, ведь столько лет прошло!
– А через какое время после вашего возвращения из Америки он пропал?
Граф вытянул губы, силясь припомнить.
– Через неделю. Может, и меньше.
Девлин нахмурился. Леди Прескотт упоминала о «неделях». Хотя по истечении такого времени трудно было ожидать четкости воспоминаний.
– Вы не думали тогда, что его исчезновение может быть связано с вашей миссией в колониях?
– Нет, – Гендон бросил на сына острый взгляд. – С какой стати?
Себастьян внимательно вгляделся в сделавшееся неожиданно замкнутым и сердитым лицо отца.
– Не знаю. Просто я не совсем понимаю, почему послали именно вас троих?
Граф какое-то время помолчал, с отсутствующим видом проводя пальцами правой руки вверх-вниз по цепочке часов.
– Король принял мятеж американцев очень близко к сердцу. Как личное оскорбление. Он был решительно настроен покарать их. Проблема состояла в том, что, поскольку Франция с Испанией развязали против Британии войну, наши возможности подавить выступления колонистов оказались серьезно ограничены. У нас попросту не хватало солдат, чтобы сражаться в разных уголках земного шара с испанцами и французами, и при этом удерживать восставшие колонии. Мы могли ввести войска, занять ту или иную территорию, но после ухода военных бунтовщики снова захватили бы власть.
– Парламент был против продолжения войны?
– Верно. Но король питал твердое убеждение, что ее возможно выиграть. Его замыслом было сосредоточиться на борьбе с французами в Индии и Вест-Индии, а американцев сокрушить финансово. Попросту говоря, препятствовать им в морской торговле, уничтожать корабли, сжигать города на побережье и поддерживать племена аборигенов на фронтире[37] до тех пор, пока мятежники не станут умолять принять их обратно под протекцию британской короны.
– Даже после Йорктауна[38]?
Гендон вздохнул:
– Йорктаун, несомненно, явился переломным моментом. Король оставался непреклонным, но капитуляция Корнуоллиса придала храбрости силам в парламенте, поддерживавшим примирение, выступить против премьер-министра, лорда Норта. В итоге, именно Норт убедил его величество снарядить делегацию в Америку с тем чтобы, в первую очередь, оценить положение дел – и, буде таковое возможно, наладить отношения с членами Конгресса Конфедерации[39], склоняя их к принятию некоего статуса доминиона, с отдельным парламентом, верным общему правителю.
– Но почему вас троих?
Граф пожал плечами:
– Мы были молоды, полны сил и желания отправиться в смертельно опасное путешествие. Я на ту пору заседал в Палате лордов, Прескотт имел вес в Палате общин, а Джарвис… этот всегда был наперсником короля.
– И сколько вы пробыли в колониях?
– Недолго. В итоге наша миссия была прервана событиями здесь, в Лондоне. Вскоре после нашего отплытия, Палата общин проголосовала против дальнейшего финансирования военных действий, правительство Норта пало, и парламент уполномочил короля на мирные переговоры.
– И что вы сделали?
– Когда эти новости в мае дошли до Америки, мы свернули всю свою деятельность и в следующем месяце отплыли домой. Насколько я припоминаю, сэр Нигель был взбешен результатом голосования в Палате общин. По его убеждению, восстание все еще можно было подавить, если бы королю удалось заставить парламент выделить необходимые для этого средства.
– А по вашему?
– Тебе известно мое отношение к республиканским принципам и радикальным взглядам, – вздохнул Гендон. – До отплытия в Америку я бы ответил, что мятеж следует подавить любой ценой, что от этого зависит будущность цивилизованного мира. Но... – его голос утих.
– Но?..
Граф задвигал челюстью.
– Не проведя в колониях и двух недель, я пришел к выводу, что любые дальнейшие попытки подчинить американцев силой оружия окажутся бесполезными. По моему мнению, мы могли сто лет держать войска в колониях, и все равно не победили бы инсургентов[40].
– А Джарвис? Как он оценил ситуацию?
Гендон пожал плечами:
– К какому бы заключению ни пришел лорд Джарвис, он держал его при себе.
Отец и сын шагали рядом молча, погрузившись каждый в собственные мысли. Затем Себастьян спросил:
– Вы вернулись в Англию в июне?
– В июле. В начале июня отчалили из Нью-Йорка. Плавание длилось шесть недель.
– Уверены, что в июле?
Граф громко фыркнул:
– Такое путешествие не забудешь. На судне было полно лоялистов, бегущих от преследования своих соотечественников. У одной женщины, находившейся на борту, мужа и пятнадцатилетнего сына раздели догола, вываляли в смоле и перьях, а затем оскальпировали у нее на глазах. А то, что бунтовщики сделали с ней самой… Скажем так, этого было достаточно, чтобы заставить меня задуматься над разумностью и правильностью решения бросить столь многих верноподданных его королевского величества на произвол грубой толпы.
