— Может войти…
— Не беспокойся, — спокойно сказал Макс и, вытащив из воды ее ногу, принялся ее намыливать мочалкой.
О Господи. Когда тебя моет красивый полуобнаженный мужчина, это намного эротичнее, чем принимать ванну в одиночестве…
— Никто не войдет, — успокоил ее Макс. — Горничная убирает твою комнату днем, а у других слуг нет причины приходить в твою комнату, не так ли?
— Смитсон.
— А, загадочный Смитсон. — Макс внимательно посмотрел на нее, прекратив намыливать ее ногу. — Мой неизвестный соперник. Скажи мне, Оливия, он прикасается к тебе так же, как я?
Тон был шутливый, но что-то в выражении его лица говорило о том, что он не шутит.
— Макс. Неужели ты ревнуешь? Смитсон — это моя горничная.
— Ах, твоя горничная. Ты велела ей вернуться?
— Да, когда я ее позову.
— Что ж. Поскольку я сомневаюсь, что ты позовешь ее, пока я здесь, мы в безопасности. Но если ты сомневаешься, я забаррикадирую дверь креслом.
Оливия представила себе, как слуги берутся за ручку, собираясь открыть дверь. Если им удастся отодвинуть кресло, им хватит нескольких секунд, чтобы войти. Нескольких секунд, чтобы она смогла… Смогла что?
— Ты прав. Никто не войдет. Какое-то время.
— Не скоро, — уточнил он.
— Да, — согласилась Оливия и подняла другую ногу, прозрачно намекнув, что он должен ее мыть.
— Отлично.
Макс намылил мочалкой ногу круговыми движениями, а она, скрестив руки на груди и закрыв глаза, погрузилась в приятные ощущения, вызванные его нежными прикосновениями. Потом он отвел руки с ее груди, но Оливии уже было все равно. Интересно, будет ли он мыть и ее груди и что она будет при этом ощущать? — подумала Оливия.
Словно угадав ее мысли, Макс переместился на ее грудь. При этом он не просто проводил по ней мочалкой, а приподнимал ладонью каждую грудь и старательно обводил ее, да еще захватывал пальцами сосок.
— А теперь сядь, — приказал он, — и я вымою тебе голову.
Оливия не планировала мыть волосы, но не стала сопротивляться. Он намылил их, а потом начал энергично скрести и тереть. Под конец он ополоснул их из большого ковшика, тщательно промыв каждую прядь.
— Мне сразу захотелось спать, — пробормотала Оливия.
— У меня другие планы, — со смехом ответил Макс.
— Вот как?
— Да.
Он велел ей встать, облил ее чистой водой и завернул в большое полотенце.
— Спасибо тебе.
— Это я должен тебя благодарить.
— Но ведь это ты сделал всю работу.
— Но я также имел возможность рассмотреть твое прекрасное тело и восхититься тем, как на нем сверкают капли воды. — Макс отнес ее в постель. — Ничего более эротичного я в жизни не видел.
Оливия протянула к нему руки.
— Мы столько всего сделали за эти дни, что я и мечтать о таком не смела.
Макс лег рядом.
— Ты рада, что у тебя была такая возможность?
— Очень рада. — Она уже не могла представить свою жизнь без прикосновений Макса. Они были как невидимая печать, тавро. Она будет с Оливией всю жизнь.
Макс улыбнулся Оливии, но она заметила, что выражение лица изменилось. Пока она была в ванне, Оливия не сосредоточивала на нем свое внимание, она не особенно его разглядывала — ее глаза были полуприкрыты от удовольствии. Теперь это стало очевидным.
— Макс, что-то случилось?
Он кивнул, и у нее сжалось сердце.
— Что?
— Мне надо уехать. Я нужен в Лондоне.
Оливия похолодела.
— Нет.
— Мне жаль, дорогая. Но этого нельзя избежать.
— Случилось что-то ужасное?
Макс встал с кровати и достал из камзола сложенный вчетверо лист бумаги.
— Это письмо из Лондона. Оно прибыло как раз перед тем, как я пришел к тебе в спальню.
Он снова лег рядом и дал ей письмо. Приподнявшись на локте, Оливия развернула его. Оно было коротким.
«Хэсли!
Я умираю. К моему ужасу, мне сказали, что это может произойти очень скоро. Поскольку ты известный прожигатель жизни, которому перейдет титул после моего ухода, я требую, чтобы ты незамедлительно приехал ко мне в Лондон. Я должен проинструктировать тебя по многим вопросам.
Уэйкфилд».
— Ах, Макс, — прошептала Оливия, глядя на него полными слез глазами.
— Мой дядя никогда со мной не разговаривает. — Макс смотрел на письмо в явном недоумении. — Он никогда не присылает мне писем. — Макс сглотнул. — Как странно, что именно тогда, когда я впервые за несколько месяцев говорю о нем, я в первый раз за много лет получаю от него письмо.
Наконец Оливия спросила:
— Для тебя это неожиданность?
— Он всегда был очень здоровым человеком. Я полагал, что он будет жить вечно или по крайней мере очень долго. Я не удивился бы, если бы он пережил меня.
— Мне очень жаль, — пробормотала она.
Макс не отрывал взгляда от письма. Судя по наморщенному лбу и крепко сжатым губам, он был расстроен.
— Я должен ехать немедленно. Прямо сегодня.
— Конечно, должен.
Оливия вдруг почувствовала себя несчастной, она не хотела, чтобы он уезжал. Но это был чистейший эгоизм, ведь дядя Макса умирает. Скоро Макс станет герцогом. Это письмо может перевернуть всю его жизнь.
— Мне придется покинуть тебя.
Оливия кивнула, от слов Макса у нее встал ком в горле, и она не смогла выговорить ни слова.
Все кончено. Она знала, что это когда-нибудь кончится, и думала, что готова к этому. Но сейчас, когда он должен покинуть Стрэтфорд-Хаус, Оливия почувствовала, что ее сердце вот-вот разобьется на миллион осколков.
Макс очень ясно дал ей понять, что не намерен когда-либо жениться. Но даже если он изменит свое решение, он никогда не выберет такую, как Оливия. Многие полагали, что Серена вышла замуж за человека, занимавшего более высокое положение в обществе, — за графа. А Макс станет герцогом. У него появятся новые, скорее всего обременительные обязанности, не говоря уже о том, что от него будут ждать гораздо большего, чем сейчас.
Оливия — никто. Но она не будет его официальной любовницей, поэтому их отношения останутся простой скоротечной романтической связью. Мимолетной забавой в его в остальном возвышенном и деловом мире. Просто воспоминанием. Таким же, каким Макс останется для нее.
— Я не хочу, чтобы ты уезжал.
Макс привлек Оливию к себе и сжал в объятиях.
— Но ты должен. Я знаю, что ты должен.
— Да, я должен.
Он провел губами по ее рту: сначала нежно, потом более настойчиво. Когда она заметила, что Макс начинает расстегивать брюки, внутри ее все напряглось. Появилось непреодолимое желание, к которому Оливия уже начала привыкать.
