— Ты само совершенство, — провозгласил Макс.
Просунув палец ей между ног, он ощутил дрожание нежных влажных лепестков ее плоти.
— Не бойся. Это будет приятно. — Все его сомнения улетучились, когда он понял, что Оливия готова его принять. Он гладил ее до тех пор, пока не почувствовал, как она сжала его палец, и тогда медленно вошел в нее.
Это было что-то неземное: Оливия была невероятно мокрой и такой горячей.
— Я не смогу долго продержаться, Оливия.
Ее ответом был сильный толчок, благодаря которому он вошел в нее полностью. Макс задержался на мгновение, закрыв глаза, чтобы сполна ощутить блаженство.
Обхватив ее бедра, он начал двигаться, внезапно почувствовав, что не сможет себя контролировать. Толчки становились все сильнее, все напористее, напряжение в плоти нарастало и тогда…
Все еще не выпуская из рук ее бедра, Макс вышел из Оливии и прижался к ней в тот момент, когда влага выплеснулась наружу. Ему казалось, что прошлой ночью он отдал все, что мог. Макс повалился на бок, увлекая ее за собой.
Наклонившись, он поцеловал Оливию в макушку.
— Спасибо.
— Ммм, — все, что она смогла ответить.
Он лежал еще какое-то время, собираясь с силами. Потом встал, натянул брюки и, шатаясь, подошел к умывальнику. Намочив полотенце, Макс вернулся к Оливии.
Она встрепенулась, почувствовав влагу на спине.
— Тихо, дорогая. Лежи спокойно. Позволь мне позаботиться о тебе.
Макс тщательно протер ее всю, потом принес ночную рубашку и помог надеть ее и даже завязал ее у шеи бантиком, как ей, очевидно, нравилось.
— Спасибо тебе за прошлую ночь, — произнесла Оливия, подняв на него глаза. — Спасибо тебе за сегодняшнее утро.
Он кивнул, неожиданно лишившись дара речи.
Когда Макс смотрел ей вслед, он понял, что не хочет, чтобы она уходила.
Оливия каждую ночь приходила к Максу всю неделю, но потом у нее начались месячные, так что в последующие ночи они просто держали друг друга в объятиях. И разговаривали. Часами. О своем прошлом, надеждах, убеждениях и мечтах о будущем.
Осень уступила коротким холодным зимним дням. Оливия старалась не замечать холода и, когда более или менее позволяла погода, гуляла. Иногда к ней присоединялся Макс.
Во время одной из таких совместных прогулок Макс наконец признался ей, почему он не собирался жениться. Он объяснил, что его всегда пугала возможность в случае женитьбы стать таким, каким был его отец.
— Но почему? — удивилась Оливия. — Ты думаешь, что не сможешь остаться верным свой жене?
Макс пожал плечами.
— До встречи с тобой я никогда не хотел хранить верность одной женщине.
Он и сам поразился такому неожиданному признанию и долго молча смотрел на Оливию. Но она не удивилась. Оливия видела, что его внимание всегда было сосредоточено исключительно на ней. Она могла с почти полной уверенностью сказать, что с тех пор, как он приехал в Суссекс, у него не появлялись мысли о других женщинах.
— Но ты никогда не оскорбил бы свою жену, как это делал твой отец.
— Никогда, — процедил Макс сквозь зубы.
— Тогда почему ты беспокоишься? — спросила Оливия, сама удивившись, зачем она продолжает этот разговор, тем более что он не собирается на ней жениться.
Макс отвел взгляд.
— Во мне есть жестокость, Оливия. Мной иногда овладевает ярость, которую я не могу контролировать. Но я никогда бы не смог выместить ее на невинной женщине. Я бы не знал, как мне после этого жить.
Оливия не видела Макса в гневе. Он мог быть смущенным, расстроенным, но чтобы в ярости никогда.
— Я не понимаю. Это не ты, Макс.
— Но это я. И я молю Бога, чтобы таким ты меня никогда не увидела.
Что-то сжалось в ее груди.
Сегодня было холодно и ветрено, но все равно солнечно. Почти всю ночь Оливия провела у Макса, вернувшись к себе под утро. Ее горничная, Смитсон, сказала ей, что Серена, Феба и Джессика решили нанести визит леди Фенвик, а джентльмены отправились на охоту. Однако когда Оливия спустилась к завтраку, она застала в столовой Макса, читающего утреннюю газету. Перед ним стояла чашка дымящегося кофе.
Когда Оливия вошла, он встал.
— Мисс Донован, — с улыбкой поздоровался Макс.
— Доброе утро, милорд.
Оливия села и неожиданно смутилась. Было как-то неловко говорить с ним вне стен его спальни или не на прогулке. Она должна притвориться, что у них просто дружеские отношения. Какая-то глупая, порочная часть ее существа сгорала от желания сесть ему на колени и звучно поцеловать его в щеку. Но в любую минуту сюда мог войти слуга или еще кто-нибудь, и Оливия просто не могла позволить себе такого позора. Тем более в доме своего зятя.
— Вы тоже сегодня проспали, — донесся до нее низкий бархатный голос Макса.
— Да, и мне доложили, что мужчины уже уехали на охоту.
— Увы. Я проснулся поздно и обнаружил, что они уехали без меня.
Оливия положила еду на тарелку и села напротив Макса. Слуга налил ей какао.
— А мои сестры ушли с визитом к леди Фенвик.
— Значит, остались только вы и я. — Макс сложил газету и улыбнулся.
В этом кажущемся таким невинным заявлении таилось столько греха, что у нее по спине пробежали мурашки.
— Может, я заинтересую вас предложением отправиться после завтрака на прогулку, милорд.
Макс кивнул со смешком, словно говоря: «У меня были другие планы… но полагаю, прогулка тоже сойдет».
Потом они долго просто молча сидели и смотрели друг на друга. Если бы кто-нибудь в этот момент вошел, он мог бы сразу заметить их одурманенное состояние.
Оливия оторвала взгляд первой, заметив, что вернулся слуга, чтобы убрать ненужные тарелки.
— Скажите мне, милорд, — произнесла она наконец, — где в Англии прошло ваше детство?
— Недалеко отсюда, в Гемпшире. Здесь расположено Форест-Корнер, имение моего дяди.
— Стало быть, ваше детство прошло там?
— После смерти моей матери отец проводил много времени в доме дяди. Там же жили мои кузены. Сюда я возвращался на каникулы, когда учился в Итоне.
— Это был не дом, — пробормотала Оливия, — а место, куда можно было приехать.
— Не дом, — согласился Макс. — Форест-Корнер — это огромное холодное место. Его каждый день скребут и чистят, пока он не заблестит. Он был совершенно не похож на дом, каким был при жизни моей матери, или на дом Стрэтфорда. Каждая тщательно подобранная деталь была предназначена для эстетического наслаждения, а не для комфорта.
— Да, это действительно звучит холодно. И все же когда-нибудь это место будет принадлежать вам, не так ли?
