Кто-то упомянул о Филиппе. Джеймсу показалось, что его спросили о причине отсутствия Филиппа.
— Он уехал, — ответил Джеймс. Не пускаясь в дальнейшие объяснения, он с удивлением услышал, как Николь пояснила:
— Сегодня днем. Он сопровождает жену на воды.
«Он повез ее в Бат, — хотел сказать Джеймс, — встряхнуть голубушку Вилли». Но незначительная неточность роли не играла. Удивительным было то, что Николь знала о делах семейства Даннов. Кто же, черт побери, спал с ней? Наверняка Азерс. Возможно, Татлуорт. Вероятно, каждый из присутствовавших, кроме него самого, подумал Джеймс.
Он осушил свой стакан с виски перед первым блюдом — голубиными грудками, начиненными яблоками. Голубиные грудки. Он с жадностью съел их, затем запил красным вином. И если бы Джеймс мог хоть на минуту вернуть здравый смысл, он бы понял: единственное, что следует сделать, — уставиться на стол, дабы не видеть епископа — человека, который способен назвать его вором и убийцей, лишь бы это помогло ему добыть карту, указывающую путь к золоту. Азерс оживленно беседовал со старым герцогом и его спутницей, молодой женщиной лет двадцати.
Джеймс чувствовал себя как зверь в клетке.
Аборигены. Он был одним из них. Бегал с ними на охоту. Шутил с ними над их страхами. Изучал вес и прикосновение длинного копья, понимал его преимущества, не издавал ни звука, когда это требовалось. Джеймс опустил глаза на свою белоснежную манишку и жилет, на черные брюки — все было насмешкой. Он взглянул на Азерса и пожалел, что у него в руках в этот момент не оказалось длинного тяжелого и твердого копья с отточенным, отшлифованным каменным наконечником.
Николь, по всей вероятности, передалось его настроение, потому что под столом она вдруг положила свою руку поверх его. И, Боже милостивый, — он отчетливо почувствовал это — ее рука погладила его руку и спустилась ниже — на бедро Джеймс не смог сдержаться и посмотрел на Николь открытым обжигающим взглядом, полным страстного желания.
Она отвернулась и попыталась убрать руку. Джеймс поймал ее под столом и стиснул.
Эта поразительная женщина мило улыбнулась и промурлыкала:
— Если вы не отпустите меня, я опрокину этот необыкновенно вкусный шербет прямо вам на колени. Отпустите — Она приподняла брови. — Выбросьте все из головы.
Правильно. Он отпустил ее и движением руки подозвал официанта. Еще вина. Затем указал на бокал Николь:
— И сюда тоже.
Подносы с различными блюдами сменяли друг друга, как набегавшие волны. Только Николь знала, что побывало на тарелке Джеймса. Сам он не замечал, что ел.
Удивительно, но по чистой случайности Стокер делал именно то, чего от него ожидали. Герцог расспрашивал его об Африке. Джеймс потчевал его выдумками об аборигенах и джунглях, пустынях и верблюдах, ничего особо оригинального или способного пробудить воображение. Затем он объяснял, как можно переплавлять железистый пирит в натриевом гидроксиде, чтобы установить, поддельное золото или нет, и, разумеется, как химическая лаборатория может реально использовать новые газовые осветительные приборы и радиаторы, чтобы выплавить как можно больше золота. Деньги и золото. Золото, золото, золото! Джеймс был просто болен от этих разговоров. Что он, геолог, делал здесь?
Ему подали еще вина, и он выпил. Проклятие, кто подсунул? Его глаза отыскали Николь, и он залюбовался ею. Он забыл о еде, хотя с воодушевлением выпил еще вина, поданного к десерту.
Ее грудь... О! Ее грудь! Полная, высокая, округлая... Платье так туго обхватывало ее, что казалось тесным, каждый шов был так натянут, будто вот-вот разорвется.
Ткань платья плотно обтягивала ее чуть ли не впалый живот, затем мягко расширялась, укрывая стул, на котором она сидела. Турнюр, как помнил Джеймс, собирался из ярдов ткани, так, словно кто-то просто распустил рулон за рулоном шелк цвета чернил. О... Боже! Он любил эти рулоны тканей, из которых сшито ее платье. Он мечтал погрузиться руками в его складки и потеряться в них.
Джеймс продолжал разглядывать. Каждый шов способствовал тому, чтобы лучше подчеркнуть ее формы, но в то же время ее наряд не производил впечатление неудобного. Его вдруг заинтересовало: трудно ли снимать такое узкое платье? А эти туго обтягивающие рукава снимаются с ее рук... как чулки с ног?
А под одеждой действительно ли такой плоский живот, как это кажется? А волосы у нее между ног такие же темные и блестящие, как и на голове?
Нечего сказать, приличные мысли во время трапезы! Подали малюсенькие яички ржанки. Отчего это? Что именно он намеревался сделать с ними? И почему он так волнуется, когда Николь сидит рядом с ним? Он хотел ее. Почему бы нет? И кому какое дело до того, чем они занимаются?
Стокер никак не мог найти ответ на единственный вопрос, мучивший его: «Почему нет? Почему нет? Почему нет?»
Тем временем Николь изящным движением коснулась своего лба, убрав с него прядь волос, — та была влажной. Апрельский вечер был необычайно теплым, к тому же свечи, горевшие в комнате, наполняли ее духотой. И в Джеймса словно бес вселился — разгоряченный, раздражительный и обидчивый, не говоря уже о том, что такой же грубый и похотливый, как бык в свой первый выгул на пастбище.
Он больше не владел собой. Николь старалась не смотреть на него, потому что каждый раз, когда она это делала, ей приходилось сталкиваться с его настойчивым, внимательным взглядом, словно кто-то мягкой щеткой нежно проводил по ее спине. Поэтому, вместо того чтобы уделить внимание Джеймсу, она смеялась над глупыми шутками Арнольда громче, чем следовало, расспрашивала герцога и Найджела об их политических взглядах. Она завлекала Джеймса, хотя и сознавала, что это опасно. Но она ничего не могла с собой поделать. Николь наказывала его и за грубость, и за галантность одновременно. Она насмехалась над ним про себя: сэр Джеймс, преуспевший в своих рыцарских клятвах, среди которых наверняка значились и целомудрие, и неземная любовь.
Его чисто выбритое лицо, безукоризненный наряд раздражали ее. В это время Арнольд подозрительно следил за ней, так, словно она соблазняла молодого героя. Так, словно она была Далилой, Соломеей или Евой с возом яблок. Николь чувствовала себя несчастной, разбитой, обессилевшей от стремления быть хорошей, уставшей от добропорядочности, которая не сулит выигрыша, не приносит успокоения. Увы! Одного взгляда сверкавших глаз Джеймса было достаточно, чтобы усомниться в том, что они не любовники. Он вел себя так глупо, словно был ее любовником на самом деле. Черт! Николь старалась защитить его от слухов, стараясь защитить от них и себя.
Спокойная и размеренная жизнь — вот что Николь стремилась сохранить для своего же блага. Но куда же все это подевалось? Этим вечером она поняла, что ее чувство собственного достоинства и внутреннее спокойствие, которыми она владела, вдруг куда-то улетучились.
