Бьянка сделала еще несколько попыток объяснить, почему ей не нужны новые вещи, но все ее аргументы разбивались о неопровержимые доводы Франческо, Роберто и самого Йена. Когда часы пробили шесть, она позволила отвести ее к портному.
Через восемь часов Бьянка крепко спала в своей постели. Целых три часа она провела с портным, но следовало признаться, что те роскошные платья, которые он предложил, доставили ей неожиданное чувственное удовольствие. После долгих разговоров о тканях, просмотра модных журналов, снятия мерок и бесконечных объяснений портного по поводу разницы между аппликацией и вышивкой она чувствовала себя измученной. За ужином в компании Роберто и Франческо она даже не смогла рассказать им обещанную историю о чудесном рождении Цезаря и не говорила ни слова до тех пор, пока речь не зашла о цветах для бала. Тогда, ко всеобщему изумлению, Бьянка выпалила:
— Гардении — любимые цветы Йена. — После этого она выбежала из-за стола, скрылась в своей комнате, заперлась там и горько разрыдалась. Однако затем последовала медицинскому совету, который часто давала своим, больным, — легла спать.
Йен и нашел ее спящей, когда бесшумными шагами вошел в комнату глубокой ночью, точнее, ранним утром. Он убедил себя в необходимости еще раз проверить способность противиться ее чарам. Начал Фоскари с внимательного изучения ее лица, освещая его прихваченной с собой свечой. Ее черные ресницы чуть дрожали нежными полумесяцами, и внезапно Йену захотелось испробовать, станут ли они трепетать под его рукой, как крылья бабочки.
Бьянка лежала на боку лицом к пустующей половине огромной кровати. Один рукав тонкой ночной сорочки задрался, обнажив ее локоть, а сама рука словно приглашала Йена лечь рядом. Глядя на то, как от ее дыхания приподнимается вверх одеяло, Йен испытал какое-то странное чувство, которое не мог описать, но был уверен, что это не возбуждение. Поздравив себя с тем, что собственное средство избавления от чар Бьянки оказалось столь действенным и что он не рискует быть соблазненным ею, Фоскари решил, что ему следует принять ее непроизвольный жест как предложение лечь к ней в постель.
Но как только он сбросил с себя одежду, лег на кровать и прижал к себе теплое податливое тело женщины, Фоскари понял, что ошибался. Какими бы раньше ни были его чувства, сейчас они переросли в горячее желание. Когда нежная ткань ее ночной сорочки коснулась его бедер, его тело пронзила дрожь. А когда Бьянка инстинктивно дотронулась рукой до его щеки и шеи, Йен подумал, что не сумеет сдержать себя. Это безумие, сказал он себе, так возбуждаться от простого прикосновения. М-да, похоже его лечение оказалось не столь совершенным, как он только что подумал, и помочь ему, пожалуй, сможет только соитие. Приняв решение, Йен погладил лицо Бьянки, надеясь, что она откроет глаза и попросит его овладеть ею.
Бьянке снилось, что они с Йеном занимаются любовью. Его рука дотрагивалась до ее щеки, шеи, груди. Вздохнув, она погладила его шею, грудь, бок, а потом ее ладонь скользнула ему за спину. Йен стал медленно, очень медленно задирать подол ее рубашки. Она чувствовала приятное тепло его рук, касающихся кожи. Когда нижняя половина ее тела оказалась обнаженной, Йен придвинулся к ней и стал тереть свою возбужденную плоть о ее бедро.
Ее руки порхали по его спине, поглаживали проступающие сквозь кожу мускулы, наслаждались ее шелковистостью. Бьянка невольно потянула к себе Фоскари и сама чуть передвинулась, чтобы его естество прикоснулось к самому чувствительному уголку ее лона. Она чуть раздвинула ноги — не настолько, чтобы Йен мог лечь между ними, но достаточно для того, чтобы его плоть доставала до потайных уголков ее тела, изнывающих по прикосновениям.
В своем сне Бьянка видела себя настоящей развратницей. Оттолкнув Йена, она опрокинула его на спину, а потом уселась сверху и принялась тереться своим лоном о его твердую плоть. Едва не доведя себя до вершины, она ввела его естество в свое горячее нутро. Он застонал. Бьянка принялась шептать ему на ухо, как ей нравится быть с ним, как хорошо ей становится от каждого его толчка. Ее собственные движения становились все стремительнее, и вскоре их крики наслаждения, смешавшись, наполнили собой комнату.
Во сне Бьянка сказала Йену, что любит его.
Комната была темной, в ней стоял отвратительный запах. Человек, привязанный к стулу, стоявшему посреди нее, постепенно приходил в сознание. Все его тело ныло от побоев, а когда он облизнул губы, то почувствовал вкус крови. Он хотел пошевельнуть правой рукой, но это движение причинило ему столь острую боль, что он чуть было снова не потерял сознание. Он сделал несколько глубоких вдохов, чтобы прийти в себя, но чуть не задохнулся от отвратительной вони. Он даже не знал, что лучше: быть без сознания или обонять этот мерзкий запах?
Откуда-то донесся шум голосов. Он напряг слух, но стены были слишком толсты, так что слов разобрать было невозможно. Впрочем, даже в полубессознательном состоянии он понимал, что слышит ее голос.
Он узнал ее, как только приехал сюда в сопровождении молодого человека. Она лежала на кушетке, сквозь ткань халата проступали очертания стройных ног. Горничная расплела ее толстые косы и принялась расчесывать их. Блестящие кудри тут же заплясали, упали на грудь, закурчавились у нее под подбородком. Женщина прекрасно понимала, какое впечатление производит на смотревшего, но притворялась, что не замечает его присутствия.
Даже смотреть на нее доставляло удовольствие, и они оба — он и его сопровождающий — стояли, изнывая от желания, пока она не соизволила закончить спектакль. Сделав вид, что только что заметила гостей, женщина подозвала их к себе и отпустила горничную.
Сопровождающий представил его и сообщил о цели визита. На ее губах играла легкая улыбка, выражающая одновременно вопрос и приглашение. Ему казалось, что своим взором она пытается проникнуть в его душу, чтобы узнать все его предпочтения и слабости. Он отказался отвечать на ее вопросы, пока они не договорились о цене.
Похвалив его за предусмотрительность, она кивнула сопровождающему, указала на диванчик рядом с собой и сказала, что уверена в их взаимной способности помочь друг другу. Целый час она внимательно слушала его рассказ о себе и о его семье, сочувственно вздыхала, когда он говорил о неприятностях, и краснела от гнева, когда поведал ей, что о них говорят. В это мгновение она в знак поддержки похлопала его по бедру и как бы невзначай оставила свою руку лежать там. Глаза их встретились.
Наклонившись, она поцеловала его, и от вкуса ее поцелуя у него закружилась голова. Она будет принадлежать ему, посулила она, и его сердце затрепетало. Ему оставалось лишь сказать, о чем говорилось на собрании, которое проходило несколькими часами раньше.
