Сейчас никто не решился бы сказать, что ее наряды покупали на толкучке. Катерина была одета в расшитое золотом пурпурное платье со шлейфом в испанском стиле. Представители всех областей страны заполнили храм, внутри которого возвышались два трона под балдахином из темно-красного бархата. Архиепископ Новгородский совершал богослужение. Петр поднял тяжелую корону и возложил ее на голову своей царственной супруги, встав перед ней на колени. Она заплакала и, когда он поднялся, хотела пасть пред ним ниц. Петр поднял ее и протянул ей державу, символ государственной власти, а себе оставил скипетр.
Так она стала императрицей. Так муж доказал ей свою любовь.
А она…
А она сейчас больше всего хотела, чтобы Виллим Монс никогда не попадался ей на глаза!
* * *
Погрузившись в свои мысли, Катерина чуть не слетела с сиденья, так резко остановилась карета.
– Что ж ты делаешь, мил-человек?! – плаксиво, обиженно закричал кучер. – Кто ж тебя так учил, чтоб лошадям в морду факел тыкать? Неужто тятька с мамкой? Что ж они за люди такие были?!
– Ты моих тятьку с мамкой не трожь, – басовито отозвался молодой задиристый голос. – Сам виноват – куда прешь? Не видишь – царский дворец, а ты со свиным рылом, не останавливаясь, в ворота ломишься!
– Сам ты со свиным рылом! – сильно обиделся кучер. – А мы графьев Румянцевых люди, вот и едем, значит, а везем мы…
– Ври, да не завирай! – перебил молодой. – Не видал разве ж я карету графскую? К тому же слышал, будто граф по делам отбыл в Москву. Так что не ври мне тут, а не то…
И послышалось угрожающее лязганье сабли, вынимаемой из ножен.
Кучер слабо охнул:
– Да провалиться мне на этом месте, да лопни моя утроба, коли вру! И карета графская, и сами мы ихние, и погляди, кого…
– Не стану я глядеть! – надсаживался солдат. – Поворачивай, а то…
– Угомонись, милок, – ласково посоветовала Катерина, выглядывая из окошка кареты. – Чистая правда – это карета графа Румянцева, вернее, графини, это – кучер его, ну а кто я, тебе подсказать?
– Матушка-царица! – так и ахнул стражник, оказавшийся совсем молодым преображенцем, и как бы клюнул лбом вперед и вниз, словно пытался кинуться Катерине в ножки, да удержался, вспомнив строжайшее запрещение императора, который изо всех сил пытался хотя бы в армии искоренить эту «ветхозаветную старомосковскую дурь» – непременно биться лбом об пол в знак почтения. – Да вы ли это?! Мы ж тут с ног сбились, уж и руки опустили, и головы у нас кругом пошли?
– Это отчего же с вами такое приключилось? – невольно прыснула Катерина. – И кто это – вы?
– Да мы все во главе с государем императором, – пояснил преображенец, размахивая факелом так, что с него летели искры, пугая лошадей. – Как стало известно про ворюгу Монса, так мы все и…
– Что? – так и ахнула Катерина. – Про кого стало известно?! С каких это пор моего камергера этак чихвостят бесчинно?!
– С нынешнего вечера, матушка, – простодушно признался гвардеец. – Уехал-то он вечером из дворца сущим гоголем, а привезли его в цепях, да не сюда, и не в дом его, а сразу в крепость. Государь воротился мрачнее тучи, а с ним господин Ушаков и фрейлина ваша, Анна Крамер. Господин начальник Тайной канцелярии очень обеспокоены, а госпожа Крамер вся в слезах.
– Слава Богу, Анхен…
Катерина чуть не вскрикнула: «Анхен жива!» – да вовремя прикусила язык.
Если она намерена отпираться, что была у Татьянихи, то выходит, она никак не могла знать о том, что приключилось там с Анхен.
Однако что это сказал солдат? Виллим увезен в крепость?! «Ворюга Монс»?!
Ну да, она, конечно, знала, не могла не знать про тайные делишки Виллима, однако не судила его слишком строго.
Нет, ну в самом деле, кто в России не ворует?! И прямо вот так сразу в крепость?
Здесь что-то не то…
Разумеется, она все вызнает доподлинно, но главное – себя не выдать нипочем, была, мол, у Маши Румянцевой, да и все.
– Ты, милый, придержи язык, чтобы не сболтнул лишнего, – раздраженно посоветовала она гвардейцу. – Сам не ведаешь, чего буровишь. У государя нрав переменчивый – нынче бранит, а завтра милует. Как бы этот «ворюга Монс» завтра не приказал тебя за поносную болтовню сквозь строй прогнать, понял?
Парень аж попятился.
– Да чего ж тут непонятного? – пробормотал ослабевшим голосом. – Я что, я ничего, я больше не слова…
– Вот так-то, – погрозила пальцем Катерина, спускаясь из румянцевской кареты и проходя мимо солдата в ворота Зимнего дворца.
Напоследок обернулась:
– Пока не докладывай никому о том, что я приехала. Понял?
Солдат, уже разинувший было рот, чтобы позвать начальника караула, послушно сжал губы в куриную гузку, и Катерина невольно засмеялась: ну и глуп парень! По уставу, он совершенно не должен обращать внимание на ее приказ, ему приказ имеют право отдавать только начальник караула и командир роты, и даже царь, а тем паче – царица не должны обращаться к нему через их голову! Ну что ж, на сей раз «ветхозаветная дурь» даст ей время немного собраться с мыслями.
Стук колес возвестил о том, что кучер графини Румянцевой отправился восвояси.
Никого не удивило, что императрица отправилась в гости не в своем экипаже. В каретных сараях дворца стояли две четырехместные кареты для нее – их Катерина терпеть не могла за громоздкость и неуклюжесть – да одноколка для самого императора. Петр вообще никогда не ездил в каретах, разве что почтить какого-нибудь весьма знатного гостя, но тогда пользовался экипажами Меншикова. У Алексашки же выезд был поистине императорский. Причем независимо от того, выезжал ли он один, или с семьей, или вместе с императором, в его золоченую карету в форме веера запрягали шестерку лошадей в сбруе из малинового бархата с золотыми и серебряными украшениями. Перед каретой шли скороходы, позади – пажи и музыканты; шесть камер-юнкеров шествовали около дверец кареты, а завершал процессию взвод драгун.
Петр чуждался такого великолепия. И его Зимний дворец был гораздо скромней, чем дворец светлейшего.
Это место на берегу Невы почему-то сразу понравилось Петру, едва началась строиться и обживаться новая столица. Сначала он приказал построить для себя небольшой деревянный домик в стиле понравившихся ему голландских домов. Поскольку дело происходило зимой, Петр торжественно нарек домик Зимним дворцом. Катерина отлично помнила, как в этот новый, еще пахнущий свежим деревом домишко Петр привел однажды какого-то голландского лоцмана и велел Катерине угостить его пирогом и подать чаю с водкою. Причем она сразу поняла, что лоцман даже и не подозревает, кто истинные хозяева чистенького домика.
Ее угощенье так понравилось голландцу, что он решил отблагодарить хозяйку и с поклоном вручил ей головку голландского сыра, привезенного из дому и завернутого в белое полотно. Катерину это очень насмешило, она хотела отказаться, однако Петр глядел сурово – и она с благодарностью приняла сыр. От этого в домике стало еще проще – и милее.
