— Не спишь, Анна? — спросила она. — Нет, — ответила я. — Не могу.
— Почему не приходит никаких вестей? Эдуард сказал, что сообщит, когда сражение окончится. Не может ведь оно длиться до сих пор.
— Оно кончилось, — сказала я.
— Ты что-то знаешь. Эти солдаты... что-то тебе открыли. Скажи мне. Приказываю.
Я молчала. Маргарита схватила меня за плечи и затрясла.
— Говори. Скажи самое худшее. Я запрещаю тебе утаивать правду.
—Бой окончен, — сказала я.— Армия Ланкастеров отступает. Йорки выиграли битву при Тьюксбери.
— Так почему же не сказали мне?
— Солдаты не решились. Начали говорить... а потом побоялись.
— Как посмели они что-то скрывать?
— Не хотели причинять вам боль.
— Что еще ты знаешь? — спросила она. Я молчала.
— Говори, Анна Невилл! — вскричала Маргарита. — Ты не должна скрывать от меня никаких вестей.
Я опять не раскрыла рта.
Глаза у Маргариты стали бешеными. Казалось, она на грани помешательства. Я подумала — как сказать ей о смерти сына?
Маргарита, должно быть, прочла мои мысли. Я сказала, что битва проиграна. Да и все равно, она знала о поражении от раненых. Какая весть может быть хуже этой, и где Эдуард? Почему не едет? Думаю, в тот миг она догадалась.
Такого полного отчаяния я еще не видела. И не представляла, как утешить ее.
— Эдуард, — спокойно произнесла она. Я кивнула.
— Что с ним? Взят в плен?
В голосе ее звучала надежда. Я не ответила.
— Скажи мне, ради Бога, скажи.
— Солдаты могли ошибиться, — сказала я.
— Что они тебе сказали?
— Что видели его.
— Так... так.
— Убитым.
— Значит, он мертв. Мой сын мертв! Я подошла к Маргарите и обняла ее.
— Солдаты ошиблись. Вы же знаете, как возникают подобные слухи.
Маргарита села на тюфяк и уставилась в пустоту. Я увидела на ее щеках слезы.
— Эдуард был для меня всем, — негромко сказала она. — Когда он родился... это было величайшим счастьем в моей жизни. Красивый, умный ребенок. Я наблюдала, когда он был малышом... нет ли у него отцовского безумия. Безумия не было. Он был умным и красивым. Мог стать великим королем. У него были прекрасные способности. Он жив. Он не может быть мертвым.
— Солдаты ошиблись, — сказала я. — Они говорили с чужих слов. Наверняка.
Маргарита гневно повернулась ко мне.
— Тогда где же он? Будь жив, то вернулся бы. Он знал, где я. И вернулся бы ко мне. Я лишилась его. Теперь уже все не важно. О Господи, почему ты не прибрал первой меня... вместо моего умного, красивого сына?
— Не нужно горевать. Мы еще услышим другие вести.
— Да, — сказала она. — Услышим. Но в глубине души я знаю: больше не увидеть мне его милого лица. Это и твоя утрата, дочка. Я стала думать о тебе, как о дочери. Ты была его невестой. И лишилась мужа, как я сына.
Маргарита стиснула мои руки, и я сказала снова:
— Это может оказаться неправдой. Она покачала головой.
— Я знаю. Это конец. Что мы наделали? Сперва Уорик, а теперь Эдуард... мой Эдуард. Ничто Не стоило такой цены. Пусть бы Йорк носил корону... лишь бы мне оставили сына.
Я не представляла, как ее утешить. Она любила его. И была более горячей в любви, чем в ненависти. Иногда я задумывалась, не любит ли она Эдуарда так горячо, потому что он должен стать королем и вернуть престол дому Ланкастеров, но тут поняла, что любила она его не только как человека, который насытит ее честолюбие, но и как сына.
— Оставь меня, — сказала Маргарита. — Я хочу побыть в одиночестве. Оставь меня с моим
горем.
Я хотела напомнить ей, что пока мы только слышали о смерти Эдуарда от солдат. Они могли ошибаться. Но королева не хотела слушать. Мне оставалось лишь уйти.
На другой день все подтвердилось. Принц действительно погиб в бою. Победа досталась Йоркам. Сомерсет и еще несколько значительных командиров попали в плен и тут же подверглись казни. Ланкастеры потерпели полное поражение, и король Эдуард вернулся на престол. Печально было видеть торе королевы, но все же я твердила себе: «Я свободна. Тому, чего я страшилась, никогда не бывать».
Нам посоветовали оставаться в монастыре. Напомнили, что мы враги короля-победителя и наша участь еще не определена. Поэтому обеим лучше пока остаться на месте.
Мое будущее было действительно неопределенным. Меня могли посадить в Тауэр. Я была врагом короля. И моя мать тоже. Однако Изабелла оказалась на стороне победителей, потому что Кларенс вовремя переметнулся.
Со мной могло произойти все, что угодно; но я думала только о том, что больше не нужно страшиться ненавистного брака.
Прошел еще один безотрадный день. Я знала, что наша судьба скоро решится. Думала о серых стенах лондонского Тауэра, я много раз проезжала мимо них, и всякий раз они меня ужасали. Некоторые люди проводили там годы жизни, не зная за что. Но мы будем знать,
Маргарита была так ошеломлена горем, что, казалось, не думала о ждущей ее участи. А меня моя участь беспокоила. Мне было пятнадцать лет; моя жизнь только начиналась, и я приходила в ужас при мысли, что проведу ее в темной, сырой тюрьме. Я избежала страшившей меня судьбы. Не грозит ли мне другая, столь же тягостная?
Поэтому я вздрагивала при каждом звуке, напряженно прислушиваясь, не едут ли стражники.
Наконец они появились. Окружили монастырь, их начальник повел разговор с монахинями.
Услышав снизу голоса приехавших, я пошла к
королеве. Она сидела в кресле, держа в руках Библию.
— Там стражники, — сказала я. — Наверняка приехали за нами.
Маргарита кивнула. Я поняла — ей все равно, что нас ждет.
— Мы ничего не можем поделать, — сказала я.
Она закрыла книгу и поднялась, потому что стражники были уже у двери. Двое из них вошли в келью.
— Вы Маргарита, бывшая королева Англии, и леди Анна Невилл, — сказал один.
Маргарита надменно поглядела на них и произнесла:
— Вы не ошиблись.
— Через полчаса будьте готовы к отъезду. Говорили они любезно, но твердо. И с последними словами покинули нас.
Маргарита села и уставилась в пустоту. Я подошла к ней и взяла за руки.
— Мы должны им повиноваться. Она хрипло рассмеялась.
— Да. Теперь мы пленницы.
Монахини с жалостью провожали нас взглядами. Видимо, думали, что нас ждет смерть или тюрьма.
Когда мы отъезжали, я подумала, что местность выглядит замечательно. Деревья и трава казались необыкновенно зелеными. Я твердила себе: «Это потому, что вижу я их в последний раз».
Подумала о том, как шея ощущает топор. Резкий удар... а потом, наверно, забвение.
Пятнадцать лет — не особенно долгий век. Обидно так мало узнать жизнь, а потом быть вынужденной уйти из нее. Я глянула на королеву: Маргарита по-прежнему казалась равнодушной к происходящему. Может, ей и вправду было все равно. Она не могла думать ни о чем, кроме смерти Эдуарда... умного, красивого мальчика, на которого возлагала все упования. Теперь у нее оставался только несчастный Генрих. Задавалась ли она вопросом, что станется с ней? Если да, то ничем этого не выказывала.
