Глава 30
Нейт умирала от скуки и с нетерпением ждала момента, когда сможет наконец отправиться в город. Не было ничего тяжелого в том, чтобы исполнять роль фаворитки при старом номархе, более не способном на любовные подвиги, но скука и безделье сводили рабыню с ума. Глупо и недостойно жаловаться на судьбу, сидя на мягких подушках и поедая финики, в то время как сотни земледельцев умирают от голода из-за того, что паводок в этом году был очень низким. Нейт понимала: многие с радостью поменялись бы с ней местами. Она и сама не скучала по своей тяжёлой неблагодарной работе прачки, но не могла смириться с неволей. Свобода для неё была превыше благополучия.
Сегодня Гиант казался обеспокоенным и вел себя неосторожно, бросая в её сторону слишком откровенные взгляды. Нейт нахмурилась: в гаремах такие мелочи замечались мгновенно и тут же доносились хозяину. Нужно было срочно привести забывшегося евнуха в чувства. Но всё, что могла позволить себе невольница, — один короткий, задержавшийся на секунду взгляд. Девушка попыталась вложить в него всё своё беспокойство, мысленно умоляя Гианта вести себя сдержаннее. Нубиец же, хоть и смотрел на неё в упор, был поглощен своими переживаниями и ничего не заметил. Нейт еле дождалась ночи, страстно желая высказать евнуху всё, что думает о нём и его поведении.
Девушка сидела на кровати, гипнотизируя дверь. Неожиданно та распахнулась, и в спальню влетел Гиант, падая на колени у ног рабыни. Широкие плечи нубийца дрожали.
— В чём дело? — мягко спросила Нейт, гладя его склонённую голову, которую тот опустил девушке на колени. — Кто-то, дорогой тебе, умер?
Евнух судорожно вздохнул. Большие ладони до боли сжали тонкие икры невольницы. Слова прозвучали глухо из-за того, что Гиант говорил, уткнувшись лицом в складки её одежды.
— Сегодня Кархедон вызывал к себе Рахенема, верховного жреца бога Амона, чтобы отдать последние распоряжения. Он сказал, — евнух запнулся, — сказал, что не желает довольствоваться ушебти и хочет взять с собой в царство мёртвых настоящих рабочих, которые будут вместо него вспахивать землю и выращивать ячмень на божественных полях Иалу. Ещё он приказал мумифицировать несколько слуг, наложниц и лошадей, но…
— Что ж, это обычная практика…
— Нейт, — Гиант поднял на девушку больные глаза, — среди прочих в списке было и твое имя. Тебя Кархедон выделил особенно. Даже после смерти он не желает расставаться со своей любимой наложницей. Он приказал мне проследить за всеми приготовлениями лично. Я, — Гиант разрыдался, — я не смогу тебе помочь, потому что Рахенем был там и всё слышал. Этот религиозный фанатик никому не позволит нарушить последнюю волю номарха.
Нейт нахмурилась. Несколько секунд она сидела молча, задумчиво уставившись куда-то поверх его плеча, затем сказала:
— Кархедону только пятьдесят. Он вполне может пережить нас всех или со временем передумать. Все знают, что внутренние органы фараонов из чистого золота…
— Кархедон всего лишь номарх, — возразил Гиант, снова утыкаясь лицом ей в колени. — На него покушались уже дважды, и каждый раз ему удавалось избежать смерти чудом. Что если уже завтра кому-нибудь из заговорщиков удастся его отравить?
— Не будем думать о плохом. Пусть Кархедон всего лишь человек, а не наместник Бога, но он хорошо питается, не загружает себя работой, к его услугам лучшие лекари и всё золото нома. При таких условиях он может прожить ещё лет десять, а то и все двадцать. И довольно на этом. — Девушка поднялась с кровати, оттолкнув евнуха. — Зачем думать о том, чего нельзя изменить?
Гианту показалось, что Нейт пытается его успокоить, в то время как сама взволнована не меньше. Обычно невозмутимая и сдержанная, сейчас она мерила шагами комнату и о чём-то лихорадочно размышляла. Гиант давно заметил: в моменты крайнего эмоционального напряжения Нейт неосознанно покусывала губы. Это всегда её выдавало.
— Мне нужно побыть одной, — сказала наложница. Гианта огорчили её слова, но он встал и послушно вышел из комнаты.
* * *
Теперь они виделись чаще, почти каждый день, но Диктис по-прежнему ничего не знал об этой загадочной девушке, кроме имени и нескольких поверхностных выводов, сделанных из собственных наблюдений. Главарь разбойников прекрасно отдавал себе отчёт в том, что именно эта неприступность, непредсказуемость, а вовсе не внешность, делают Нейт в его глазах такой привлекательной. Ляг под него девушка в тот, первый день, по собственной инициативе или по принуждению, утром грабитель бы о ней и не вспомнил. Теперь же его мучило не только неутолённое любопытство, но и болезненное физическое желание.
Как правило, они встречались в Долине мёртвых, среди засыпанных мастаба — этих усечённых пирамид, обителей вечности. Но иногда Нейт заставляла его проделывать огромный путь до разрушенной крепостной стены в пустыне или плыть по течению Нила в хлипкой лодке, рискуя нарваться на стадо гиппопотамов. Она была безумна, эта рыжеволосая бестия, и Диктис сам чувствовал себя с ней мальчишкой, сбросившим с плеч груз непримиримых обид и многолетней, разъедающей душу ненависти.
Каждая их встреча напоминала ходьбу по тонкому канату, натянутому над пропастью. Даже целуясь, они боялись расслабиться и следили друг за другом, словно хищники, готовые сцепиться. Диктис не оставлял надежды, а значит, и попыток овладеть девушкой, и чем больше Нейт сопротивлялась, тем сильнее и навязчивее делалось это желание. Рыжеволосая красавица редко проявляла инициативу, зато была мастером провокации: её улыбки и взгляды могли возбудить даже мумию.
Диктис чувствовал себя охотником, и это полностью отвечало его представлению об идеальном распределении ролей. Пока девушка о чём-то рассказывала, грабитель напряжённо следил за её движениями, пытаясь подловить момент, когда она потеряет бдительность и расслабится. Стоило Нейт отвлечься — и она оказывалась распластанной на песке, придавленная чужим настойчивым телом. Двумя руками Диктис фиксировал её голову и грубо впивался поцелуем в упрямо закрытый рот. Иногда он до крови кусал эти поджатые губы, пока они не размыкались навстречу и не впускали его язык. Со стороны Нейт это было самой большой уступкой. Девушка ни на секунду не переставала вырываться. Пока они целовались — жадно, стараясь причинить друг другу как можно больше боли, — Нейт змеёй извивалась под навалившимся на неё мужчиной, чем доводила последнего до исступления. Мысль о том, чтобы ограничиться такими невинными ласками, сводила главаря бандитов с ума. Его буквально трясло от желания получить все и сразу.
Диктис не церемонился, раздвигая девушке ноги, которые та упорно пыталась скрестить. Его пальцы с силой впивались в золотистые бёдра, оставляя синяки и царапины. Нейт лягалась, словно норовистая лошадь. Пока они боролись, песок облеплял тела, забиваясь под повязки. Иногда при поцелуе на зубах чувствовался его скрип. Победителем из этой безумной схватки обычно выходил Диктис. С трудом, но ему удавалось сломить сопротивление девушки и прижаться к ней напряжённым пахом. В этот момент он испытывал такое ликование и триумф, словно одержал самую великую в своей жизни победу. Мысль, что эта дерзкая рыжеволосая красотка лежит под ним с раздвинутыми ногами, доставляла почти физическое удовольствие. Было безумно приятно ощущать над ней свою власть. Но вскоре Диктис понимал, насколько эта власть иллюзорна.
В жизни разбойника акт соития никогда не был чем-то запоминающимся. Своих партнерш Диктис не любил и не уважал. Их лица стирались из памяти с рассветом, а может, и раньше. Удивительно, но при всём внушительном разнообразии сексуального опыта самым ярким и единственно запомнившимся стал в его жизни эпизод, ничем особо не примечательный. Стоило опустить веки, и Диктис снова видел перед собой искажённое болью лицо Нейт в тот единственный раз, когда грабителю удалось в неё войти. Всего долю секунды, но мужчина был в ней, и за последние годы это стало самым ярким переживанием. Диктис замирал в сладкой судороге, вспоминая, как дёрнулась под ним девушка, как закусила губу, пытаясь подавить всхлип, какое удивлённое и злое у неё было выражение.
