Анна уже помнила, как зовут фрейлин, перезнакомилась с пажами и конюшими. Среди них были и молодые люди из знатных семей, и даже родственники герцога Ричарда. Эти любезные молодые люди не скрывали своего восхищения при виде новой госпожи. Все, кроме одного, на которого Анна невольно обратила внимание. Он был необыкновенно красив какой-то нежной девичьей красотой, – нередко свойственной юношам лет шестнадцати, но с герцогиней держался холодно, не стремился ей услужить и все свое время проводил, наигрывая на лютне и напевая итальянские песенки или французские лэ. Даже на заигрывания молоденьких фрейлин он не отвечал, предпочитая возиться со спущенным наконец-то с цепи Пендрагоном, а однажды Анна увидела его в окружении стайки сельских ребятишек, которым он вырезал из ивовых ветвей свистки.
Анна попросила одну из фрейлин напомнить имя юноши.
– О, ваша светлость, это юный Уильям Херберт, граф Пемброк. Он состоит оруженосцем герцога Ричарда, но еще не посвящен в рыцари. Его светлость давно взял Уильяма ко двору и долгие годы был его опекуном после гибели его отца – графа Пемброка. Он остался сиротой еще ребенком, а его матушка вскоре после кончины супруга оставила мир, уйдя в монастырь. Он обязан вашему супругу, миледи, буквально всем.
Девушка говорила об Уильяме Херберте с нежностью, но Анне не требовалось долгих объяснений. Ей сразу стала понятна причина неприязни юноши к ней. Их отцы всегда были врагами, и в том, что старый граф Пемброк был казнен десять лет назад в Нортгемптоне, была вина графа Уорвика. Странно, что Ричард выбрал для службы ей именно этого юношу. Хотя при дворе давно вошло в обычай забывать врагов своих отцов, ибо в противном случае не нашлось бы такого дворянина, которому не пришлось бы мстить каждому второму встречному.
Странно повел себя с Анной и сэр Фрэнсис Ловелл. Обычно они виделись во время трапез в большой зале странноприимного дома, порой он осведомлялся, не угодно ли ей чего, но всячески избегал встреч наедине, когда они могли бы поговорить о прошлом. Когда же Анна просила его остаться для беседы, он вежливо отказывался, ссылаясь на множество дел. Анне нечего было ему возразить, так как забот у него и в самом деле хватало. Сент-Мартин не мог прокормить и обеспечить кровом всех знатных сеньоров и дам из свиты герцогини, поэтому сэр Фрэнсис следил за доставкой продовольствия, размещением людей и животных, а заодно принимал и отваживал тех, кто со всей округи потянулся в обычно безлюдный Литтондейл, чтобы выразить свое почтение столь неожиданно объявившейся дочери великого Уорвика, память о котором еще была свежа в этих краях.
Но однажды, когда Анна возвращалась с ранней прогулки верхом, она увидела сэра Фрэнсиса беседующим с Джоном Дайтоном у ворот монастыря. Когда оба поклонились ей и хотели удалиться, она громко окликнула Ловелла, и тот вынужден был вернуться к ней.
Сэр Фрэнсис выпрямился, заложив руки за пояс и стараясь не глядеть на сидевшую в седле герцогиню. Всем своим видом он выражал некое упрямое раздражение. Как он не походил на того учтивого кавалера, который когда-то так жаждал танцевать с прелестной Анной Майсгрейв на Сретенье в замке Олнвик!
Конь Анны тряхнул головой, позвякивая удилами. Наконец Анна заговорила:
– Объясните, ради всего святого, сэр, свое поведение. Как я должна понимать ваше нежелание узнать во мне даму, которую когда-то в доме у Перси вы приглашали полюбоваться на фейерверк в Йорке? В конце концов, ваше поведение выглядит крайне неучтивым, сэр!
Фрэнсис Ловелл поднял на нее глаза.
– Я не могу вспоминать, миледи, о том, о чем, как я считаю, вы сами стремитесь скорее позабыть.
– Позабыть? Вы шутите, сэр! Что позорного в том, что во втором браке я была замужем за рыцарем из Пограничья? Как могу я стереть память о том, что была супругой Филипа Майсгрейва!
Голос ее запальчиво зазвенел, в волнении она так дернула повод, что Мираж попятился.
Фрэнсис Ловелл обеспокоено оглянулся и подхватил иноходца под уздцы.
– Храни Господь, миледи! Умоляю вас, тише! Не ровен час, кто-нибудь дознается, что принцесса крови столько лет была замужем за человеком, не равным ей по происхождению.
На какой-то миг Анна лишилась дара речи.
– Вы с ума сошли, Ловелл! Филип Майсгрейв – да пребудет душа его в мире – был моим законным супругом, опоясанным рыцарем, бароном Нейуорта. Сам король Эдуард называл его своим другом, а граф Перси считал одним из своих ближайших соратников. И я горжусь, что именно с этим человеком обвенчалась перед алтарем и имела от него детей.
Фрэнсис Ловелл смотрел на нее с немым изумлением.
– Вы искренне верите в то, что говорите, ваша светлость?
– Клянусь в том своей христианской верой!
Ловелл не нашелся что сказать. Наконец он заговорил, не глядя на нее.
– Когда мой господин, герцог Глостер, объявил, что Анна Невиль и вдовствующая супруга барона Филипа Майсгрейва одно и то же лицо – я, признаюсь, не поверил ему. Для рыцарства Англии вы остались принцессой Алой Розы и дочерью великого Делателя Королей. Вы стали легендой, миледи, воплощением всего, что есть лучшего в благородных дворянских родах королевства. Да, верно и то, что о вас ходили нелепые слухи, но никто из тех, кто чтил память великого Уорвика или поминал в своих молитвах умерших Ланкастеров, не верил в это, разумно полагая, что все это лишь происки герцога Кларенса. И если окажется, что эти слухи были правдой, что вы готовы были забыть о чистоте рода и величии крови ради… ради обычной похоти… Что ж, тогда мне искренне жаль моего господина герцога Глостера. Я все же надеялся, миледи, что у вас хватит здравого смысла, чтобы не покрыть позором и. себя, и человека, который столь возлюбил вас.
Анна вдруг ощутила леденящую тяжесть внутри. «Наверное, так рассуждал бы и Филип», – подумала она. Ее возлюбленный всегда был крайне щепетилен в вопросах чести, и ему вовсе не легко было решиться увезти ее из столицы и скрыть в стенах Нейуорта.
А Фрэнсис Ловелл тем временем склонился перед нею в поклоне и произнес:
– Я прошу простить меня, миледи, если я был излишне откровенен с вами и выказал дерзость. Однако памятью вашего великого отца заклинаю вас – сохраните в чистоте свое имя, а заодно и имя человека, который единственный из дома Иорков ни разу не уронил себя и которому я служу верой и правдой. Скройте от людей этот ваш поступок, ибо он никоим образом несовместим с именем потомков Плантагенетов, которое вы теперь носите, и может бросить на вас тень бесчестия…
Он неожиданно умолк, отведя взгляд, но уже через мгновение глаза его гневно сверкнули.
– Клянусь Крестом! С каких это пор, Уильям, вы взяли худую моду подслушивать?
