— Еще один вопрос, пастор. Чтобы найти работу в американских странах, необходимо, наверно, быть богатым или приобрести должность корабельного знаменщика, или хотя бы профессию ремесленника?
— Сын мой, Америки — свободные земли. Там никто ничего не требует, но там нужно работать усердно и тяжело, а также защищаться.
— Кто вы, незнакомец, и по какому праву позволяете себе называть этого молодого человека вашим сыном в присутствии его родного отца и меня, его деда?
Голос старого барона звучал враждебно.
— Я пастор Рошфор, мессир барон, к вашим услугам, но без епархии и только проездом.
— Гугенот! — прогремел старик. — К тому же из проклятых стран…
Он стоял на пороге, опираясь на трость, но пытался держаться как можно более прямо и для этого даже снял свой широкий черный плащ, который обычно носил зимой. Его лицо показалось Анжелике таким же белым, как его борода. Ей почему-то стало страшно, и она поторопилась вмешаться.
— Дедушка, месье весь промок, и мы пригласили его обсохнуть. Он рассказывал нам о своих путешествиях.
— Пусть так. Не скрою, я восхищаюсь отвагой, и когда враг является с открытым забралом, то он, конечно, достоин определенного уважения.
— Месье, я пришел не как враг.
— Избавьте нас от ваших еретических проповедей. Я никогда не принимал участия в ученых спорах. Я старый солдат и ничего в них не смыслю, но предупреждаю вас, что в нашем доме вы не обратите ни единой души.
Пастор издал еле заметный вздох.
— Уверяю вас, я вернулся из Америк не как проповедник, жаждущий обратить кого бы то ни было в свою веру. В нашу церковь верующие и любознательные приходят по доброй воле. Мне хорошо известно, что члены вашей семьи ревностные католики. Очень сложно обратить людей, чья религия основана на древнейших предрассудках, и которые считают себя единственно правыми.
— Значит вы признаете, что вербуете сторонников не среди праведных людей, а среди нерешительных, разочаровавшихся честолюбцев и расстриженных монахов, счастливых видеть свои распутства освященными?
— Мессир барон, вы слишком скоры в своих суждениях, — сказал пастор, чей голос становился тверже. — Даже некоторые высокопоставленные лица и католические прелаты уже перешли в нашу веру.
— Вы не открыли мне ничего нового. Гордыня может ослабить даже лучших. Но мы, католики, имеем то преимущество, что нас поддерживает молитвами вся церковь, наши святые и наши мертвые, тогда как вы, в вашей гордыне, вы отрицаете это заступничество и заявляете о своем праве на личное общение с Богом.
— Паписты обвиняют нас в гордыне, а сами претендуют на безгрешность и присваивают себе право на насилие. Когда я покинул Францию, — продолжил пастор приглушенным голосом, — это было в 1629 году, мне, совсем еще молодому человеку, удалось избежать чудовищной осады Ла-Рошели полчищами Ришельё. Подписывали Алесский договор, лишающий протестантов права владеть крепостями.
— Давно пора. Вы становились государством в государстве. Признайтесь, что вашей целью было вырвать все западные и центральные области Франции из-под влияния короля.
— Я этого не знаю. Я был еще слишком молод, чтобы участвовать в таких грандиозных замыслах. Но я понимал, что новые решения противоречили Нантскому эдикту Генриха IV. По возвращении я с горечью заметил, что его статьи не прекратили оспаривать и искажать с неукоснительностью, сравнимой только с недобросовестностью казуистов и судей. Это называют минимальным соблюдением эдикта. Также я вижу, что протестанты обязаны хоронить мертвых по ночам. Почему? Потому что в эдикте не уточняется, что погребение протестанта может проводиться днем. Следовательно, надо это делать ночью.
— Вы же стремились к смирению, так что должны с радостью принимать ниспосланные испытания — ухмыльнулся старый дворянин.
— Или вспомнить хотя бы 28 статью, позволяющую протестантам открывать школы во всех местах, где разрешено отправление культа. Как она выполняется? Эдикт не говорит ни об изучаемых предметах, ни о количестве учителей, ни о численности классов на общину, поэтому решили, что хватит и одного протестантского учителя на школу и на город. К примеру, в Марене я видел шестьсот протестантских детей, у которых был только один учитель. Ах! Вот она, тайная цель, к которой привела лживая диалектика старой церкви! — громко воскликнул пастор.
Наступила поразительная тишина, и Анжелика заметила, что ее дедушка, справедливый и честный, выглядел слегка обезоруженным приведенными примерами, которые, впрочем, были ему известны.
Но тут, в тишине раздался спокойный голос Раймона:
— Месье пастор, я не в состоянии оценить справедливость расследования, проведенного вами в этой стране, об определенных злоупотреблениях, совершенных непримиримыми ревнителями церкви. Я вам признателен, что вы не упомянули о случаях подкупа с целью обращения взрослых и детей в католичество. Но вы должны знать, что если злоупотребления и существуют, его Святейшество Папа лично обращался с просьбами к высшему французскому духовенству и королю. Официальные и секретные комиссии бороздят страну, чтобы устранить все несправедливости. Более того, я убежден, что если бы вы сами добрались до Рима и передали точный отчет о найденных вами злоупотреблениях Папе Римскому, большая часть нарушений была бы устранена.
— Молодой человек, не мне пытаться улучшить вашу церковь, — едко заметил пастор.
— Правильно, месье пастор, мы сами это сделаем, и тогда уж не обессудьте, — воскликнул подросток с неожиданной горячностью, — Бог осветит нам путь!
Анжелика посмотрела на брата с изумлением. Она и не догадывалась, какой пыл скрывается под его бесцветной и немного лицемерной внешностью. Теперь настала очередь пастора растеряться. Чтобы попытаться развеять неловкость, барон Арман сказал, добродушно посмеиваясь:
— Ваши споры напомнили мне, что, в последнее время, я частенько сожалею, что не гугенот. Поговаривают, дворянину, обратившемуся в католичество, полагается до трех тысяч ливров.
Старый барон вздрогнул.
— Сын мой, избавьте меня от ваших неуместных шуток. Они недопустимы перед врагом.
Пастор снова взял промокший плащ со стула.
— Я пришел вовсе не как враг. Мне надо было выполнить поручение в замке де Сансе. Это послание из далеких земель. Я хотел поговорить с бароном Арманом наедине, но вижу, что вы привыкли решать дела сообща, всей семьей. Мне это нравится. Так было принято у патриархов и апостолов.
Анжелика заметила, что дедушка стал таким же белым, как набалдашник его трости из слоновой кости, и оперся на дверной косяк. Ее охватила жалость. Ей хотелось остановить слова, которые должны были быть произнесены, но пастор уже продолжал:
