— О, Дариус, здесь чудесно! — воскликнула принцесса.
— Я нашел его, когда вчера искал тебя.
Щурясь от солнца, он окинул окрестности быстрым взглядом — нет ли опасности, — но успокоился, напомнив себе, что сейчас белый день, а на стенах стоят двадцать дозорных. «Расслабься, Бога ради!» — сказал себе Дариус и с усмешкой обернулся к Серафине:
— Пошли.
Они пересекли поле. Трава достигала им до колен, поражая изобилием цветов, желтых, белых, пурпурных звездочек. В траве жужжали насекомые, прыгали кузнечики. Под огромным тенистым вязом Дариус расстелил одеяло расправляя его с четкой солдатской сноровкой.
Оставив там корзинку с завтраком, они отправились запускать змеев.
Змеи были великолепны. На фоне лазурного неба многоцветный вихрь их фестончатых хвостов казался ожившей сказкой. Они колыхались, устремлялись к земле, взмывали ввысь…
Дариус забыл обо всем, потому что прекраснее змеев был восторг Серафины. Он исполнял все ее просьбы, пуская змея над самым зеркалом воды, словно орла, охотящегося за рыбой. И разумеется, Дариус, опьяненный успехом, попытался провести змея ближе к поверхности пруда и утопил его там.
Увидев огорчение и растерянность Дариуса, Серафина залилась безудержным смехом, а пестрый змей между тем плавал и нырял в воде.
Дариус вытянул его за бечевку, и тот медленно выполз на заросший камышами берег.
Принцесса хохотала до слез.
— Ну-ка, достань его, Сантьяго!
Он рыкнул на нее нестрого и закатал рукава. Сбросив сапоги, Дариус «подвернул черные штаны и решительно направился к воде.
Пока Дариус доставал змея, Серафина вернулась к одеялу и разложила еду. Она уселась в тени, поджав по-турецки ножки, и разложила простую трапезу, похожую на их вчерашний ужин: холодное мясо, сыры, виноград, хлеб и вино.
Через несколько минут к ней присоединился Дариус. босой, в расстегнутом черном жилете поверх свободной белоснежной сорочки.
— Привет, красавец! — Серафина кокетливо улыбнулась.
Ответив ей жалобным взглядом, он опустился на колени с краю одеяла, достал из кожаной сумки потрепанную книжку, своего любимого «Дон Кихота».
Протянув книгу ей. Дариус попросил:
— Почитай мне. С любой страницы. Это не имеет значения.
Принцесса, взяв у него книгу, села поудобнее. Дариус вытянулся на одеяле, опершись на локти, и огляделся. Серафина поймала его взгляд и приглашающе улыбнулась, похлопав по колену.
Дариус выгнул бровь.
— Заманчиво.
— Лучшее место в доме.
Он подполз к ней на четвереньках, улегся на спину, положил голову на колени.
— Тебе самой удобно?
Она улыбнулась и раскрыла книгу.
Он ел сыр и виноград, а она прихлебывала вино и читала ему вслух, ероша пальцами его влажные волосы, перебирая вечно падающую на лоб прядь. Так же рассеянно Серафина расстегнула несколько верхних пуговиц его сорочки, чтобы ласкать ему шею и грудь, играть серебряным образком Девы Марии.
Все это время Дариус накручивал на палец ее локон. Когда легкое потягивание прекратилось, Серафина увидела, что он дремлет: ресницы темными веерами лежали на щеках.
Мысль о том, что вскоре придется отпустить Дариуса на волю, вызвала в ней мучительную тоску. Серафина чуть не заплакала. Она заставила себя не думать о разлуке. Здесь, на лугу, сию минуту будущего не существовало. Были только она и Дариус.
Сорвав длинную травинку, Серафина пощекотала загорелую щеку возлюбленного.
— На тебе муравей, — прошептала она.
— М-м… нет, — пробормотал он, не открывая глаз. — Это ты ко мне пристаешь.
Дариус открыл глаза.
— В чем дело, Стрекозка?
— Ох, Дариус. — Она нежно обхватила ладонями его голову. — Ты такой милый. Я хочу… хочу, чтобы ты принадлежал только мне.
Смех его был легок и нежен, как вздох.
— Ладно.
— Я хочу, чтобы нам никогда не пришлось отсюда уезжать. Дариус, почему мы никогда не получаем того, что хотим?
Он погладил ее по щеке.
— Такова жизнь. Не грусти. Ты слишком красива, чтобы грустить.
— Я не могу не думать об этом.
— Подари мне поцелуй, — прошептал Дариус, положив руку ей на затылок и пригибая к себе головку Серафины.
Она поцеловала его.
Дариус был прав. Поцелуй прогнал ее страхи. Принцесса глубоко вздохнула и растаяла в его объятиях, жадно упиваясь жгучими поцелуями. Дариус привлек ее к себе. Они опустились на одеяло, и он заставил ее забыть обо всем.
Три дня они были неразлучны.
Словно издали смотрел Дариус на самого доверенного слугу короля, который радостно и беззаботно накликал на себя опасность, совершенно не жалея об этом. Впервые в жизни он ощущал покой, глубочайшую сердечную усладу и безмятежность. Куда-то ушла вечная настороженность, изматывающая душу, ослабла железная хватка борьбы за выживание, не отпускавшая его более десяти лет.
Серафина ластилась к нему и ласкала его словно он был одним из ее ручных зверей. Дариус же наслаждался каждой минутой ее внимания, тронутый нежностью, с которой она заботилась о нем.
Даже слышать, как звучал в коридорах старой виллы голос Серафины, выкликающий его имя, было отрадно Дариусу.
Он не думал, что такое возможно, однако по мере того, как расцветало ее счастье, Серафина становилась все краше и краше. На него наводила страх мысль о том, что он, внебрачный сын цыганки — в сущности, никто! — был тому причиной.
Серафина поглощала все его внимание. Любовь принцессы согревала Дариуса. Он упивался ее невинными поцелуями, которые часто сменялись бурей желания… И все же ощущение, что связывающее их чувство свято и целомудренно, никогда не покидало его.
Они не думали о будущем и не смели говорить вслух о том, о чем оба наивно мечтали: что все это навсегда! Что эта старая вилла с ее выцветшими желтыми стенами — их дом.
Что он — ее муж.
Что она — его жена.
Дариус знал, что это абсурдно. Но ему было все равно. Он понимал, что страшная мука придет потом… Не важно! Они, как дети, играли в воображаемую реальность, которой быть не могло… Но Боже, как легко оказалось забыть о том, что за стенами поместья простирался раздираемый войнами мир!
Дариус ничем не занимался. Лишь написал письмо управляющему своими поместьями в Испании. Он писал его, лежа в их обшей постели… используя нагую спину Серафины, как пюпитр. Дариус забросил свои тренировки с оружием, ни разу не брал в руки элегантного ружья, которое приготовил для поездки в Милан.
Впервые он учился жить и думать, не желая смерти.
На четвертую ночь, когда они лежали в постели, сплетя руки и тела, их взгляды встретились. Они погрузились в неизмеримые глубины души, но не стремились к большему, чем нежные ласки и касания.
