Херц видел их застывшие фигуры в первых лучах утреннего солнца. Тела умерших отвязали, поволокли по пыли и бросили в телегу. Всех согнали во двор, чтобы преподать урок на будущее. Он был среди них. В этой толпе политические, которые страдали за свои идеи, находились бок о бок с матерыми уголовниками. Изможденные, в изодранной одежде и цепях, они наблюдали за тем, как тела двух несчастных увозили на телеге. Херц видел измученные фигуры людей с покорно опущенными плечами. Ему казалось, он не раз слышал шепот доносчиков. Находились и такие, которые пользовались тяжелым положением заключенных и находили удовлетворение своим низменным удовольствиям. Херц ненавидел эти неестественные любовные связи. О да, он все знал. Он знал об их интригах и вражде. Однажды один заключенный ударил ножом другого ради снисходительного отношения молодого прощелыги, прибывшего с последним пароходом.
Херц находился там, на участке вытоптанной земли, под палящим солнцем, вдыхая тяжелый нездоровый запах зелени. Среди всей толпы он был одинок, одинок среди этого шепота и ненавидящих взглядов.
Солнце. Он провел рукой по глазам, чтобы стереть в своей памяти огненную картину. У него болела голова. Он открыл глаза и увидел перед собой кафе, своих друзей. Шапталь внимательно смотрел на него.
— Тебе плохо, Херц?
— Извините меня, — сказал он упавшим голосом, — на меня что-то нашло. Этот кнут. Я ненавижу кнуты. Я видел, как под ними умирают люди. Вы не можете себе представить. Это невозможно забыть. Кошмар. — Он стал нервно расстегивать пуговицы на рубашке. — Посмотрите, какие следы оставил на мне кнут!
На его бледной груди они увидели глубокие красные рубцы, похожие на ожоги. Переполненные жалостью и ужасом Поль Буше и Дагерран отвернулись, а Херц сидел, склонив голову, зажимая одной рукой свою расстегнутую рубашку. Его лицо было мертвенно-бледным, а на лбу появились капельки пота. Когда он показывал эти отметины, его охватывал смертельный ужас, однако он продолжал демонстрировать свои прежние страдания с каким-то неистовством. Они застыли в оцепенении.
Несмотря на всю свою жалость к Херцу и ненависть к тем, кто может заставить человека так страдать, Шапталь, Дагерран и Поль были смущены и даже немного испуганы. Херц продолжал неподвижно сидеть. Он не мог терпеть фальшивой жалости тех, для кого его страдания являлись абстрактным понятием, и все же продолжал искать в людях эту жалость. Несмотря на сострадание, он оставался для них изгоем, вернувшимся из ада отверженных с печатью прошлого на груди.
Неожиданно его стало тошнить. Он вскочил на ноги, опрокинув свой стул.
— Мне надо выйти на улицу.
Шатаясь, он направился к двери, которая выходила во внутренний двор, заваленный бутылками и ящиками. В конце двора находился туалет.
— Бедный Херц, — сказал Дагерран.
— Да, бедняга, — согласился Шапталь. — Воспоминания преследуют его. Он не может найти себе места в нормальном обществе.
— Что на него нашло, когда ты поднял его шарф? — спросил Буше.
— Ты затронул его больное место, — сказал Шапталь Дагеррану. — Бедный Херц хранит свою частную жизнь в секрете, а между тем вполне вероятно, что этот шарф связала для него жена.
— Жена! — воскликнул Дагерран.
— Бек ходил к его жене, — пояснил Шапталь, — и обнаружил, что она снова вышла замуж, думая, что Херц умер. Бек не хотел рассказывать ему об этом, но в конце концов был вынужден это сделать, чтобы подготовить его к худшему. Эта отвратительная история, в которой мотивы поведения ее второго мужа вполне ясны. Херц обещал временно не искать встречи со своей женой, и все же Бек уверен, что он ее видел. Что касается меня, то могу поклясться, что это она связала шарф.
Они посмотрели на дверь, ведущую во двор. Херц стоял на улице, глубоко вдыхая наполненный едким туманом воздух. Затем он направился к деревянной двери туалета. Дверь оказалась закрыта на небольшой железный крючок, но он не мог с ним справиться, и остался стоять, прижавшись спиной к стене, содрогаясь всем телом в беззвучных рыданиях.
Судорожно ощупывая руками шершавые камни стены, переполненный ужасом воспоминаний, он медленно двигался в дальний конец двора. Забившись в угол, Херц остался там, съежившись в темноте.
Из груди вырвался стон: «Мадлен…»
Шарф душил его. Рывком он попытался его ослабить. Рядом кто-то позвал: «Херц, ты здесь?»
Он не ответил и, тяжело дыша, остался стоять в темноте. Из тумана показалась фигура Дагеррана.
— Херц! Что ты здесь делаешь? Послушай, дорогой, тебе нужно вернуться.
— Оставь меня, — сказал Херц тихим голосом, — оставь меня одного.
— Успокойся, будь благоразумен.
— Мне нужно видеть Мадлен.
Дагерран зажег спичку и слабо осветил измученное лицо Херца. «Его тошнит», — подумал он. Дагерран попытался взять Херца за руку, но тот стал вырываться, как сумасшедший.
— Мадлен! Мне нужно ее видеть, ты слышишь меня. Я намерен…
— Хорошо, хорошо, мой друг, ты так и сделаешь. Но сперва давай войдем в зал.
Однако Херц прижался к стене, и Дагерран не мог сдвинуть его с места.
— Пойдем со мной. — Неожиданно Херц вцепился в его руку. — Я видел ее… Я видел Мадлен. Я написал ей, и она пришла. Она пришла с моим сыном. Она не могла запретить мне повидаться с сыном. Ты согласен? Он же мой сын, кто может отнять его у меня?
— Пошли, — сказал Дагерран и, крепко схватив Херца за плечи, с силой подтолкнул его к кафе. В дверях Херц снова остановился и тупо уставился в залитый ярким светом зал.
— Я должен идти и повидать Мадлен, — сказал он.
— Ты можешь даже вернуться обратно в тюрьму, если тебе так хочется! — сердито сказал Жозеф и один вернулся в кафе.
— Где он? — спросил Шапталь.
— Во дворе. Не желает возвращаться. Я сойду от него с ума!
— Бедный малый! — сказал Поль Буше.
— Я пойду, — сказал устало Дагерран. — Нет смысла ждать. — Тома уже не придет.
Когда он попрощался за руку с Шапталем и Буше, те заявили, что предпочитают оставаться в кафе и работать над своими статьями, чем сидеть в одиночестве в мансарде на улице Сен-Андре-дез-Артс. Собираясь уходить, Дагерран заметил, как Херц прошел через зал, вышел на улицу и, направившись к мосту, растворился в тумане.
Очередной номер «Демен» с первой частью рассказа Жана Херца на первой полосе вышел в назначенное время. В течение трех дней Тома Бек не появлялся ни на улице Сен-Андре-дез-Артс, ни в своем обычном кафе. Его газета выходила два раза в неделю. Статья обеспокоила многих. Журналисты ожидали ответных репрессивных мер.
