А Флер подумала: «Только бы он ушел поскорей и оставил меня в покое».
Однако Чевиот напыщенно разглагольствовал о своем знатном происхождении, о прежних баронах, о том, что он будет делать с сыном. Он будет его учить стрелять, ездить верхом и вообще быть мужчиной.
– Никаких сентиментальных художников, – заключил он. – Кстати, о художниках. Если этот молодой гений Певерил будет щеголять передо мной своей независимостью, обогащаясь при этом за счет моей благотворительности, я прикажу ему уйти до рождения нашего ребенка. Полагаю также, что нужно снести башню и навсегда покончить с этим зловещим уродством.
Флер ничего не ответила. Но она хорошо знала, что башня не была для нее зловещей. А сама мысль о возможном отъезде Певерила холодила ее сердце и заставляла остро сознавать, насколько тот был дорог для нее. Ей не были чужды человеческие страсти, и она позволяла себе временами вспоминать Певерила, а также невысказанное чувство взаимного влечения, которое проскальзывало между ними подобно электрической искре. Если мастерская и маленькая винтовая лестница будут разрушены, то под их обломками останется лежать и ее самая большая радость последних месяцев. Чевиот снова взял ее руку.
– Ну, Флер, я доволен, что вы беременны. Просите все, что пожелаете. Новые жемчуга? Еще один изумруд на палец? Говорите! Я велю привезти из Парижа то, что вы пожелаете.
– Я не желаю ничего, – прошептала она.
– Не будьте такой глупой, – сказал он с раздражением. – Многие женщины завидуют вам из-за великолепия этого дома, моих подарков и даже моих объятий, – закончил он со значительным видом.
Она посмотрела на него. Он почувствовал себя неловко, глядя в эти печальные глаза. Черт побери, подумал он, когда же перестанет она напоминать о его подлости по отношению к ней?
Он закричал:
– Я даю вам все! Что еще нужно?!
– Ничего, за исключением того, чтобы вы оставили меня одну.
Он обвел сердитым взглядом девственно-чистую спальню.
– Вы стали такой же холодной, как эта отвратительно белая комната. После рождения ребенка нужно заменить все убранство. Будет создана новая обстановка, более подходящая для моей жены: алый сатин, позолоченная кровать, эротические картины. Здесь не должно быть места для такой религиозной чепухи, как та… – и он указал на изображение «Сикстинской мадонны» Рафаэля над камином.
И добавил:
– Вас нужно побуждать, чтобы вы могли участвовать в любовных наслаждениях, моя дорогая. Это совершенно очевидно.
Она стиснула зубы. Разрушение этой прекрасной комнаты будет еще одним актом насилия и злодейства с его стороны.
– Неужели вы думаете, ваша светлость, что мои чувства к вам изменятся в другой обстановке? – спросила она неожиданно. Сквозь длинные ресницы был виден блеск ее глаз, отвергавших его. – Сейчас же уходите, уходите, – добавила она и уткнулась лицом в подушку.
– Вы глупы! – крикнул он ей. – И неблагоразумны, выражая такое презрение ко мне. Вы принадлежите мне. Остерегайтесь, чтобы я не использовал свои права и не привязал вас цепями в одной из комнат как рабыню, изолировав от остального мира.
Ответа не последовало, и Чевиот немного остыл. Он вспомнил, что для рождения здорового ребенка женщину нужно оставить в покое, и поэтому должен обуздать свой пылкий нрав. Да, он снова отправится в Лондон, где его ждут страстные женщины, готовые заключить его в свои объятия. Он не будет больше беспокоиться о ее светлости. Направляясь к двери, он сказал:
– Возможно, вы хотите, чтобы я послал за вашей кузиной Долли. Ведь у вас нет матери, которая могла бы дать совет.
Флер быстро села. Ее взволнованное лицо было мокрым от слез.
– Нет, и еще раз нет. Я не хочу ее видеть вообще и не могу переносить ее присутствия. Вы знаете причину, господин Чевиот.
Его пристальный угрюмый взгляд опустился. Он пожал плечами, стараясь быть терпимым, учитывая ее состояние.
– Может быть, вы хотели бы видеть кого-нибудь другого в ближайшие месяцы? Я думаю, буду проводить много времени в Лондоне, – сказал он с ворчанием.
Она помедлила. В ее голове промелькнула трепетная мысль о том, что она желает умиротворяющего покоя и дружбы, которые мог бы дать только Певерил Марш. От этой мысли ее щеки сильно зарумянились, и она опустила голову.
– Я не знаю никого, – прошептала она.
– В таком случае прощайте. Прошу поберечь себя, ваша светлость, – сказал он грубо и вышел из комнаты.
Наступило Рождество.
Кедлингтон оказался отрезанным от остальной части сельской округи, поскольку длинные извилистые холмы покрылись снегом и речки затянуло голубым льдом. Зима была суровой. Никто в округе не навещал бедную молодую баронессу, хотя по слухам все знатные женщины знали о ее беременности. Некоторые из них, с незлым характером, возможно, согласились бы навестить баронессу и выпить с ней чашечку успокоительного напитка, но плохая погода была удобным извинением для того, чтобы не ездить.
Флер была очень одинокой, однако это обстоятельство не расстраивало ее, и прежде всего потому, что Чевиот проводил большую часть времени со своими друзьями в Лондоне. Когда же он приезжал домой, то она не подвергалась такому насилию и домогательствам, как раньше. Беременности было уже несколько месяцев, и барон беспокоился о благополучных родах настолько, что контролировал свое поведение, уступая ее немногим просьбам.
Он даже зашел настолько далеко, что запретил миссис Динглфут появляться в комнате Флер. Один вид отвратительной фигуры миссис Динглфут портил настроение Флер, и она сказала об этом мужу. Он засмеялся и попытался превратить это в шутку, назвав ее капризной. Но она продолжала настаивать, что не хочет видеть управляющую. Флер не очень-то нравилась и Одетта, тем не менее она предпочла эту француженку, которая хорошо шила и начала вместе с Флер придумывать красивую крошечную одежду для будущего ребенка.
Когда миссис Динглфут получила указания от хозяина не появляться больше у ее светлости, а сообщать о домашних делах через других, она переполнилась ненавистью, решив делать все, чтобы досаждать Флер, осмелившейся унизить ее, поскольку эта история стала поводом для шуток и насмешек в помещении для слуг.
Флер получила рождественские поздравления от кузины Долли и двойняшек. Узнав, что Долли хочет приехать в Кедлингтон, Флер разорвала письмо и даже не стала писать ответ ненавистной кузине, которая предала ее, выдав замуж за Чевиота. Она не хотела иметь с ней ничего общего. А Долли к тому времени стала вдовой: кузен Арчибальд заразился холерой в Индии и умер несколько месяцев назад. Одна из двойняшек, Имоджин, написала Флер в письме, что весной мама может выйти замуж, и у них будет отчим, довольно богатый господин. Жаль только, что кузина вышла из строя и не сможет присутствовать на свадьбе.
