Флер не послала поздравления кузине Долли. Даже если бы она была в состоянии поехать на свадьбу, ничто не заставило бы ее сделать это. Кузина была безнравственной женщиной, и, может быть, это хорошо, что бедный Арчибальд де Вир умер на чужбине и не узнал правду о том, как несчастную дочь Гарри Родни выдали замуж за Чевиота.
Только одно письмо, полученное во время рождественских праздников, немного согрело измученное сердце Флер. Неожиданно дала о себе знать близкая подруга детства Кэтрин Фостер. Она сообщала, что месяц назад вышла замуж за Тома Квинтли, их общего друга в Эссексе.
Кэтрин писала:
«Я часто вспоминаю тебя, милая Флер, и счастливые дни, проведенные вместе в Пилларсе, когда были живы твои славные родители. Мама и я сильно расстроились, узнав о твоих бедах. Я бы все время поддерживала с тобой связь, но ты не ответила на мое письмо, отправленное перед твоим замужеством. Я подумала, что у тебя, возможно, нет больше времени для нашей дружбы. Сейчас я – миссис Томас Квинтли, мой Том – отличный муж. Живем мы в прекрасном доме недалеко от Бишопс-Стортфорда.
Мне очень хочется увидеть тебя и узнать новости. Подумать только, ты все же стала баронессой Кедлингтон. Ты помнишь, как была не уверена в своих чувствах, когда впервые Чевиот стал обращать на тебя внимание? До нас дошли некоторые слухи, но я не верю, что все они правдивы. Хотелось бы верить, что ты счастлива и не стала слишком знатной дамой, чтобы забыть мистера и миссис Томас Квинтли…»
Флер прочитала письмо на второй день Рождества, сидя в своем будуаре у камина. Перед этим она читала книгу, стараясь скоротать время. В эти зимние дни темнело рано; вечера были длинными и скучными. Один из лакеев зажег свечи и поставил лампу на ее стол.
Флер села за бюро, чтобы ответить на письмо Кэтрин. Если бы она знала правду! Флер не писала ей раньше именно из-за этой ужасной правды, так как не хотела, чтобы Фостеры знали о ее страшной судьбе и последующем несчастье. Она боялась выдать свою трагическую тайну, когда увидит Кэти, знавшую ее с детства.
Флер писала письмо Кэти, когда услышала стук в дверь. Не поворачивая головы, она произнесла «войдите», полагая, что это одна из служанок, возможно, Одетта: та должна была помочь надеть широкое бархатное платье, которое Флер носила за ужином. Ей было всегда холодно, хотя в комнатах горели камины, и постоянно чувствовала себя плохо. Доктор Босс обещал, что станет лучше, когда ребенок зашевелится, но она еще не чувствовала движения плода.
– Ваша светлость… я вам не мешаю? – послышался тихий голос юноши.
Гусиное перо выпало у нее из рук, и она обернулась. Ее сердце запрыгало от радости, когда она увидела подзабытое лицо Певерила Марша. Он стоял перед ней, улыбаясь, с каким-то свертком под мышкой. На нем был простой вельветовый костюм с широким галстуком. Он изменился, подумала она, выглядел каким-то уставшим и возмужавшим; на лице появился отпечаток зрелости, причину которой она не могла определить. Они не видели друг друга близко уже шесть недель.
Певерил прошел вперед и учтиво поклонился.
– Я передаю моей госпоже свои рождественские поздравления и этот скромный подарок, – сказал он, теребя сверток. Затем добавил: – Вчера я не осмелился зайти к вам. Миссис Динглфут увидела меня и сказала, чтобы я не смел заходить к вам, так как вы больны и не сможете принять.
Флер встала, и ее щеки покраснели от негодования.
– Я не давала миссис Динглфут подобных указаний, – воскликнула она.
– Сегодня я постарался пройти через весь дом до этой двери незамеченным, – признался Певерил. – Я был очень взволнован слухами о вашем недомогании, ваша светлость.
– Моя болезнь естественна. Мне не грозит опасность, и все же я вас благодарю, – произнесла она тихим голосом.
– Очень рад слышать, – сказал он.
Некоторое время они стояли и молча смотрели друг на друга. Кровь заиграла в жилах этих двух молодых созданий, которые столь долго не имели возможности встречаться. Юноша с его обостренным восприятием, присущим художнику, заметил слабые признаки приближающегося материнства. Ему было почему-то приятно, хотя раньше у него появилось странное чувство отвращения, услышав, что она должна родить барону наследника.
Певерил сильно переживал разлуку и искал даже мимолетных встреч с ней. Он жадно прислушивался к разговорам о Флер, ходившим среди слуг, хотя иногда новости были неприятны для него. С неохотой он изменил портрет, дорисовав на ее шее и запястьях присланные бароном драгоценности. Для художника картина потеряла свое первоначальное значение и стала просто еще одним портретом, который займет место в галерее прежних знатных женщин Кедлингтона. Печальная мадонна стала трагической фигурой, украшенной драгоценностями, и Певерилу было невыносимо горько смотреть на портрет.
Как бы читая его мысли, Флер сказала:
– Я слышала, что мой портрет вставляется сейчас в рамку.
– Да, – сказал он, опуская ресницы. – Мне стал безразличен ваш портрет после того, как дорисовал на нем украшения, – признался он.
– Может быть, я снова буду вам позировать когда-нибудь, Певерил.
– Мне хочется думать то же самое, ваша светлость, – воскликнул он, не удержавшись от внезапного душевного порыва. Пряча свое смущение, он передал ей принесенный сверток. – Скромный подарок на святки.
Сверток был обернут белой бумагой и запечатан воском. Открыв его, Флер увидела небольшую картину в резной деревянной рамке, сделанной Певерилом, как он сказал ей об этом позже. Картина была настолько прекрасна, что у нее вырвался возглас восхищения. Две тонкие нежные руки, сложенные, как в молитве, покоились на миниатюрной подушечке из ярко-красного бархата с кисточками по углам. На сочном красном фоне руки выглядели очень белыми и хрупкими. Длинные пальцы с ногтями миндалевидной формы были переплетены и воздеты вверх, говоря как бы о ревностной мольбе. Это были ее руки. Лицо Флер засветилось неожиданной радостью, которую раньше Певерил не видел. У него перехватило дыхание, а она выглядела очень юной и потрясающе счастливой.
– Боже! – воскликнула она. – Какая великолепная работа!
– Вы догадываетесь, чьи это руки? – спросил он тихо.
Флер положила подарок и протянула руки к камину, у которого сидела. В свете огня они казались прозрачными.
– Да.
– Я помнил каждую линию и старался воспроизвести красоту ваших рук. Надеюсь, вы не раздражены?
– Раздражена… – повторила она, – разве это возможно? Это приятная похвала, а маленькая картина – просто прелесть, напоминающая работы голландских мастеров. От всей души благодарю вас, – добавила она.
