Нофрет не заметила, как и когда она так устала от окружающего мира. Возможно, во время чумы, когда столько людей умерло, а она даже не заболела. Незаметно развеялась и влюбленность в прекрасного царевича. Он был уж слишком безукоризнен с виду, слишком не тронут горем, а ведь умерла его мать. Сменхкара видел только корону, ожидавшую его, и, может быть, краем глаза — невесту, дававшую ему право на эту корону.
Меритатон, по-видимому, не отличалась такой проницательностью, как Нофрет. Она смотрела на царевича, приближающегося по воде, и жмурилась, словно у нее кружилась голова. Солнце светило ярко, и позолота корабля ослепительно сияла, но ее взгляд был неотрывно устремлен на Сменхкару.
Нофрет подумала, что он покорил ее, как и добрую половину ее придворных дам. Царевич, несомненно, очень мил, как и сама Меритатон.
Анхесенпаатон стояла позади сестры. После того, как выбор был сделан, она стала очень спокойной — такой спокойной, что Нофрет перестала во что-либо вмешиваться. Если красота ее дяди и волновала царевну, она никак этого не показывала, щурилась от яркого солнечного света, только и всего.
Ее отец выехал вперед на своей колеснице, облицованной сплавом золота и серебра, словно воплощение великолепия, соперничающее с тем, что приближалось по воде. Голову венчали две короны, а украшения были из чистого золота.
У царя не хватало ума на бессчетное множество государственных дел, но зрелища он любил. Эхнатон сошел с колесницы в конце набережной, передал лошадей подбежавшему конюху в роскошном одеянии и ступил на причал — там как раз остановилось судно. Придворная вежливость больше не позволяла царевичу Сменхкаре восседать в своей лодке, позволяя толпам народа восхищаться собой. Ему пришлось встать, выйти и низко поклониться неподвижно стоящему человеку, который после похорон царицы и царицы-матери был его единственным властелином.
— Рад приветствовать тебя в горе и в радости, брат, — сказал царь, слегка запинаясь.
— Мой царственный брат, — проговорил Сменхкара. Голос у него был ниже, чем у царя, чистый, без всяких признаков заикания. — Все ли в порядке к Ахетатоне?
— Теперь все будет в порядке, — ответил царь, обнимая брата.
Меритатон ожидала своей очереди, как подобает женщине, — терпеливо, опустив глаза. Когда дядя взял ее за руки, она подняла взгляд. Царевна была серьезна, но глаза ее сияли.
Сменхкара был намного выше ее. Он улыбался, глядя сверху вниз.
— Котеночек! Какая ты стала хорошенькая!
Меритатон расцвела от этой нехитрой похвалы. Он поднял ее в ожидавшую его колесницу и встал позади так, что ей пришлось прижаться к нему, когда он взял вожжи. Никто не возражал, и царевна меньше всего. Она бросила лишь один взгляд, смысл которого было нетрудно разгадать, и лошади тронулись.
Все двинулись следом, образовав процессию. Сменхкара возглавлял ее, улыбаясь и обнимая царевну. Царь был отчасти смущен, отчасти доволен. Он с изяществом примирился с дерзостью брата, а это была, несомненно, дерзость.
Все, кто уцелел в потрепанном чумой Ахетатоне, высыпали на улицы, чтобы лицезреть великих, проезжающих мимо. Приветствия звучали слабо, дорога процессий была почти пуста; иногда тишину нарушали только стук копыт, скрип колес и фырканье лошадей. Однако Анхесенпаатон, с решительностью, достойной Тийи, приняла меры к тому, чтобы избавить царя от унизительной необходимости ехать во дворец по пустой дороге: во главе и в хвосте процессии шли музыканты, били в барабаны, трубили в рога, звенели систрами и цимбалами. Они производили бодрящий шум, начиная от самой реки, и радовали всех видом своих сверкающих золотом нарядов.
В эту ночь, впервые за долгое время, никто не умер от чумы. Когда царю сообщили об этом, он сказал:
— Бог благословляет нас.
В присутствии Сменхкары он все-таки стал посвящать свои дни царским обязанностям, не перекладывая их на женщин. Возможно, ему стало стыдно перед братом. А может быть, он все-таки огляделся и увидел, что государству нужен царь.
Рядом со своим высоким и красивым братом он казался еще более хилым и невзрачным, чем обычно, но выражение утомленной рассеянности исчезло с его лица. Болезнь духа, вынуждавшая царя к бездействию, казалось, ослабела, по крайней мере, до такой степени, что он приобрел деятельный вид и даже сам провел прием, впервые с тех пор, как умерла Нефертити.
В этот первый день ему, должно быть, трудно было подняться на возвышение и сесть на трон, одиноко стоящий там, где прежде было два, и на втором сидела Нефертити. Из всех его дочерей остались только Меритатон и Анхесенпаатон. Недоставало многих придворных, вельмож, высших чиновников — умерших, бежавших или больных.
Господин Аи был здесь, изможденный и бледный, но исполненный решимости выполнять свой долг, несмотря на то, что смерть чуть было не унесла его. Он прошел почти весь путь до края тьмы, прежде чем сила воли и желание богов вернули его обратно. Он еще отчасти находился среди мертвых, взгляд у него был почти такой же странный, как у Эхнатона, но Нофрет заметила, сколько сил он прилагает, чтобы держаться гордо. В нем не было ни капли божественного безумия, одолевавшего царя.
Сменхкара тоже не был этому подвержен. Он занимал место наследного принца рядом с царем, красивый, как всегда, но откровенно скучающий. Иногда он бросал взгляды на Меритатон, заставляя ее краснеть.
С тех пор, как Сменхкара прибыл в Ахетатон, она изменилась, стала как-то живее. Вся ее жизнь и веселье были сосредоточены на будущем муже. Она каталась с ним по реке в лодке, ездила на колеснице, сидела в садовом павильоне, играя на арфе и напевая тонким нежным голоском.
Сменхкара казался не так сильно очарованным ею, как она им, но внимание царевны было ему явно приятно. Меритатон была милым созданием, умевшим доставить царевичу удовольствие. Никто не осмелился напомнить ему, что он не первый. Ее дочь держали в детской, подальше от глаз. Между царевичем и царевной ничто не стояло и никто не мешал поступать так, как им хотелось.
Анхесенпаатон стала как бы бледной тенью сестры. Если Меритатон была живой, улыбающейся, даже научилась смеяться, ее сестра ходила медленно и неслышно, опустив голову и потупив взор. Иногда в ее глазах вспыхивал прежний огонь, но слишком редко, и Нофрет это совсем не нравилось.
Царь не старался ухаживать за ней, он просто хотел, чтобы она, как и прежде, всегда была рядом с ним, — с утреннего приветствия солнцу до тихого вечера, когда они вместе сидели в комнате, освещенной лампами, и слушали певцов или рассказчиков, младшая царевна должна была присутствовать и на пирах, украшенная цветочными гирляндами и источая аромат духов. В промежутках у нее оставалось немного времени для себя, и она спала или делала вид, что спит, либо сидела в саду, глядя в пространство.
