– Я? – между тем переспросил тот. – Займусь тем же, чем и всегда. Буду странствовать, время от времени где-то останавливаясь, а потом снова трогаясь в путь.
– Почему?
– Что – почему?
– Но ведь… но ведь нельзя же странствовать всю жизнь! Человеку нужно больше, чем скитания и новые ощущения.
– Когда-то и я так думал, но обстоятельства меняют людей. После войны мне все равно, чем заниматься.
– Что же случилось с тобой тогда? Что заставило пуститься в вечные бега?
– С чего ты взяла, что я в бегах?
– А разве нет? Разве ты ни от чего не убегаешь? Она ожидала, что Брендон вспылит и скажет, что ее это не касается, но он только молча смотрел во тьму. Молчание было до того напряженным, что Присциллу прошиб озноб даже от стрекота цикад.
– Пора располагаться на ночь, – наконец спокойно сказал Брендон. – Утро вечера мудренее.
Низко над землей пролетела сова, ухнула несколько раз где-то в отдалении – и все стихло опять. Брендон не мог сомкнуть глаз и всей душой сожалел об этом. Сова ухнула снова, уже с другой стороны, и он встревожено прислушался, но потом решил, что перекликаются все-таки птицы, а не индейцы.
Вот уже три часа он томился от бессонницы, но никогда еще, пожалуй, не чувствовал себя таким бодрым и свежим, как сейчас. В памяти одно за другим всплывали события недавнего прошлого: стычка с индейцами, разговор с Присциллой у костра и, конечно, тот ужасный момент, когда команчи пытался изнасиловать ее. Вспоминать это было не так тяжело, как сцену под дубом, когда все пережитое бросило их в объятия друг друга. Присцилла готова была отдаться ему тогда: из благодарности или от испытанного потрясения – не важно. Хорошо, что этого не случилось.
Чтобы попусту не мучиться неудовлетворенным желанием, Брендон начал размышлять над ее словами. Неужели он и впрямь бежит от прошлого? Но от какого именно? На индейской территории Брендон считается преступником, но Техас слишком обширен и слишком независим от закона, чтобы кто-то стал его здесь выслеживать. Что мешает ему остановить этот лихорадочный бег? Деньги? Нет. Денег вполне хватает. По техасским меркам накопления Брендона весьма значительны. Он образован куда лучше, чем те, с кем водит компанию. Было бы желание, а изменить жизнь нетрудно.
Но есть ли у него желание изменить ее?
До встречи с Присциллой ему и в голову не приходило когда-нибудь осесть… То есть в юности он, конечно, мечтал о многом. Например, когда-то его привлекала военная карьера. Брендон даже дослужился до лейтенанта, но понял, что выбрал не самый подходящий жизненный путь. Куда больше ему нравилась жизнь землевладельца. Он ощутил любовь к земле, к скотоводству и даже зашел так далеко, что купил участок вскоре после того, как вышел в отставку. Но каждому занятию нужно отдаваться всей душой, а Брендон не нашел в себе решимости как следует взяться за дело.
Допустим, Присцилла по какой-то странной прихоти женского сердца нашла бы его подходящим кандидатом в мужья (хотя Брендона и в шутку нельзя поставить рядом с его соперником). Заставит ли его брак наконец остепениться? Да, он подчинится необходимости, но как же быть с независимостью, с потребностью в свободе выбора? Беззаботное существование… мыслимо ли отказаться от него? Женщина для мужчины – это камень на шее, это колпачок на глазах у вольной птички. Он и не заметит, как станет супругом, отцом семейства и в конце концов – обывателем, обремененным множеством мелких скучных забот.
Брендон вспомнил, что Присцилла зависит от него буквально во всем и ее невозможно оставить пи на минуту. Это отчасти доставляло ему удовольствие, но куда больше обременяло и раздражало…
Постепенно и звуки ночи, и монотонные мысли начали убаюкивать Брендона, и он отдался этому с внезапным облегчением.
«Эган, – думал он, – Стюарт Эган – вот подходящий муж для Присциллы. У него есть власть и деньги, то есть то, что нужно для стабильности, устойчивости, без которых немыслим семейный очаг. Присцилла хочет детей, он тоже. Она мечтает о доме, и он, черт возьми, может предоставить ей целый особняк. И за все это Эган потребует от нее только беспрекословного повиновения. Тысячи и тысячи женщин живут так – и счастливы».
Брендон вдруг представил себе беспрекословно повинующуюся Присциллу – и сон окончательно оставил его. Для этого девушка чересчур независима, достаточно умна и образованна, у нее слишком развито чувство собственного достоинства. И потом… она так хороша!
«Чьи-то другие, не мои руки будут ласкать ее прелестное тело», – мелькнула горькая мысль. Но одного желания мало, чтобы заявить права на женщину, почти принадлежащую другому. Желание Брендон испытывал часто и всегда справлялся с ним. Во всяком случае, не позволял желанию управлять своими поступками. Не все ли, впрочем, равно, какая петля затянута вокруг шеи: удавка или супружество? Нет ничего лучше свободы, возможности бродить где угодно, общаться с кем угодно и спать с кем угодно, если уж на то пошло. Легкие деньги, женщины легкого поведения и тяжелое опьянение, когда слишком донимают воспоминания и размышления.
Завтра они с Присциллой расстанутся навсегда, и слава Богу. Он двинется к северу, где еще не бывал, и вскоре будет хрупкую женщину, с которой не знал ничего, кроме неприятностей.
И Брендон поуютнее устроился под одеялом.
– Всадники! Я видел всадников!
Крик раздался от ворот. Их широкие створки были, по обыкновению, распахнуты (запирались они только в самых крайних случаях, вроде нападения индейцев). Массивная и довольно высокая каменная стена шла в обе стороны от них. Это было скорее символом, чем непреодолимым препятствием, но здесь ничего такого и не требовалось. Стена словно намекала на то, что окружает весьма солидный особняк. Впрочем, нужны ли Стюарту Эгану крепостные стены, чтобы защитить свой дом?
– Они появятся с минуты на минуту! – продолжал Джеми Уокер, молодой человек лет двадцати шести, огненно-рыжий и жизнерадостный.
Он влетел во двор на своей чалой лошадке и так резко осадил ее, что взметнулась целая туча пыли и мелкого гравия. Дворовые собаки залились возбужденным лаем.
– Ты их разглядел? Кто они? – спокойно осведомился Стюарт Эган, не трогаясь с места.
Он стоял перед тяжелыми дубовыми дверями особняка. Створки были чуть приоткрыты, и за ними просматривался мраморный пол вестибюля. Сам же особняк, сложенный из розовато-белого песчаника, основательный и по-своему красивый, был двухэтажным, с длинным балконом, куда выходили двери спален, и широкой верандой.
Особняк, построенный двадцать лет назад прежним владельцем ранчо, доном Педро Домингесом, представлял собой величественный образчик испанской архитектуры. Стюарт модернизировал его, внес некоторые дополнения и теперь имел полное право гордиться роскошным домом.
