Она по-прежнему молчала. Но ее ясные зеленые глаза пристально смотрели прямо ему в лицо.
— Ты считаешь, что мне нужна настоящая любовница. Но я готов пожертвовать дюжиной любовниц ради того, что ты даришь мне. Неужели не понимаешь? Ты предложила мне нечто более редкое и ценное, нечто такое, что раньше мне не предлагала ни одна женщина.
— И что же это такое, позвольте спросить, ваша милость?
— «Ваша милость», «ваша милость»! — внезапно разозлился Хартвуд. — Мы уже достаточно долго знакомы, поэтому прошу тебя, зови меня Эдвард. Мне будет приятно, если впредь ты будешь звать меня так, и только так.
— Эдвард, — четко и раздельно произнесла Элиза, словно прислушиваясь к тому, как звучит его имя. Хартвуд тут же ощутил, как возросла близость и доверительность отношений между ними благодаря обращению по имени. Все оказалось легче, чем он предполагал. Наступила очередь следующего шага к их сближению.
— Ты предложила мне свою дружбу. Однако твоя дружба — штука тяжелая и требующая напряжения духовных сил. Как-то непривычно, когда близкий тебе человек режет правду прямо в глаза. Странно, когда друг ругает тебя за твои проступки и ошибки, а также указывает на недостатки. Несмотря на все это, подобная дружба — вещь бесценная. — Тут Хартвуд возвысил свой голос, чтобы его слова произвели надлежащий эффект. — Элиза, пожалуйста, не уходи от меня. По крайней мере сейчас. Ведь я только начал понимать, что такое настоящая дружба.
Хартвуд перестал метаться взад и вперед, подошел к ней и очень осторожно взял за руку. Как странно, после стольких вольностей в обращении с ней он первый раз держал ее руку в своей руке.
В комнате повисла тишина. Ее теплая маленькая ладошка с крепкими пальцами казалась ему удивительно нежной. Держать ее руку в своей было невыразимо приятно, но по легкому трепету, пробежавшему по ее пальцам, Хартвуд догадывался, что его жест не оставил ее равнодушной. Она очень мило покраснела — неужели от смущения? Теперь он не сомневался что она изменит свое намерение. Надо было продолжать говорить, чтобы она не одумалась.
— Вчера ты уже показала, что ты мой настоящий друг, указав, как я был неоправданно груб с миссис Этуотер, и тем самым оказала мне неоценимую услугу. Все привыкли считать меня лордом Лайтнингом, бесцеремонным и самодовольным эгоистом, но ты заглянула глубже… и пробудила во мне то, что я пытался скрыть от всех и даже от самого себя.
Для пущего эффекта Хартвуд сделал паузу. Ну, какая женщина могла устоять против двойной порции умасливания: извинения в сочетании с признанием ее превосходства! Теперь оставалось лишь покрепче привязать ее к себе, а для этого следовало поделиться какой-нибудь тайной. Женщины обожают, когда им доверяют тайны. Благодаря оказанному доверию они чувствуют себя особыми духовными существами. К счастью, у него как раз была наготове такая тайна, которой он мог смело поделиться. Голос Хартвуда упал до шепота.
— Моя холодность к миссис Этуотер вполне объяснима и даже извинительна. Дело в том, что у меня есть подозрения, что та женщина, которая считается моей матерью, мне вовсе не мать.
— Как такое может быть, ваша ми… — Элиза запнулась. — Эдвард. Если бы тебя считали незаконнорожденным, ты не смог бы унаследовать титул.
— Думаю, это произошло вот каким образом: единственный наследник Джеймс был слабым, болезненным ребенком. Считалось, что ему не долго жить на этом свете. Титул значил для отца почти все, и тогда он убедил мать притвориться, что его внебрачный отпрыск — ее собственный сын и законный наследник.
— Но разве это не преступление — подменять одного другим, делать незаконнорожденного законным наследником?
— Разумеется, но если отец и леди Хартвуд договорились, то уже не важно, какие чувства они питали друг к другу. Должно быть, у каждого из них были свои веские основания держать все в тайне.
— Но это всего лишь предположение. Что навело тебя на подобную мысль?
— Будучи ребенком, я слышал, о чем шептались слуги. Они говорили, что после рождения Джеймса мать едва не умерла при родах, врачи настоятельно советовали ей больше не рожать. Слишком слабое здоровье, врачи уверяли, что она может умереть при вторых родах. Но поскольку Джеймс рос очень хилым ребенком, отцу нужен был еще один наследник. Если леди Хартвуд больше не могла подарить ему сына, разве отец не мог найти другую женщину, которая справилась бы с этой задачей? Разве ты не заметила, насколько похожи между собой моя мать и миссис Этуотер? Если бы моя мать объявила о рождении сына, вряд ли кто-нибудь заметил бы подмену.
— И ты полагаешь, что твоя мать согласилась?
— Вне всякого сомнения, бьюсь об заклад. Однако ее гордость была уязвлена сильнее, чем отцовская. Она ведь заплатила за право носить титул очень большое приданое. Ну сама подумай, Элиза! Есть ли какое-нибудь иное вразумительное объяснение ее ненависти ко мне и жестокого обращения со мной? А если я не ее сын, тогда все понятно.
Какое интригующее объяснение! Хартвуд пытался поймать Элизу в свои сети, используя в качестве приманки тайну и играя на доверии. Однако у него действительно были серьезные подозрения. Они мучили Эдварда на протяжении всей его сознательной жизни.
Выражение озабоченности проступило на лице Элизы.
— Если это так, тогда время и день твоего рождения, которые дали мне, скорее всего неточны. Вполне возможно, что ты родился в другом месте, а потом тебя тайком перенесли в спальню леди Хартвуд. — Элиза задумчиво покачала головой: — Нет, вряд ли такое возможно. Гороскоп я составила, опираясь на указанные дату и час твоего рождения. Но они слишком хорошо подходят к твоему характеру. Здесь не может быть ошибки. Гороскоп как нельзя лучше объясняет, где прячутся корни твоих конфликтов с матерью — в твоей склонности к озорству, а также в горячем, легковозбудимом характере, свойственном Урану. Если бы ты родился на несколько часов раньше под знаком Луны, а не Марса, тогда Уран ушел бы с твоего небосклона. Нет-нет, похоже, ты в самом деле родился именно в тот час и день, который считается твоим днем рождения. Видимо, оттого, что твои отношения с матерью складывались мучительно и болезненно ты искал утешения в мысли, что ты рожден незаконно.
Неужели он искал утешения в подобных мыслях? Ее предположение поразило Хартвуда. Он скрывал свою тайну, потому что действительно стыдился: а вдруг он не тот, за кого себя выдает? Хартвуда внезапно поразила одна мысль: если бы ему привели твердые доказательства, что леди Хартвуд не его мать, то он нисколько не сожалел бы об этом. Мысль сама по себе была ужасающей, но никаких других доказательств, опровергающих ее, у Элизы не было.
