— Не смей на меня так смотреть! — вскричала она, стараясь прикрыть грудь ладонью.
Он поспешно отвел взгляд.
Неподвижно сидя на охапке сена, Флинн размышлял о том, что окружавшее вряд ли можно считать кошмаром. Он устало провел руками по лицу и взъерошил волосы. Его приключение слишком затянулось. Он никогда не слышал о таких продолжительных кошмарах. Не говоря уже о том, что он заснул, проснулся — и ничего не изменилось. Он как был, так и остался здесь. И чем больше Флинн над этим думал, тем сильнее расстраивался.
— Солнце сейчас взойдет! — раздался снизу визгливый голос, сопровождаемый гулким грохотом — это Мери Клайд не поленилась бросить что-то об пол, чтобы их разбудить. — Мистер Доу! Рой уже готов выпустить свиней!
Никогда в жизни Флинн не ощущал столь стремительной смены эмоций. Секунду назад он готов был заплакать от отчаяния, а сейчас крики хозяйки вызвали у него желание расхохотаться во все горло. Подумать только — ему придется выпускать свиней! От этого действительно впору рехнуться! Свиней! Флинн не выдержал и рассмеялся.
Он представил, как сидит в кабинете у какого-нибудь психиатра, истерически хохочет и выкрикивает: «Свиньи! Свиньи!» — как заведенный, потому что на самом деле не может, не в состоянии находиться там, где ему кажется. Просто он сошел с ума и теперь очутился в неведомых закоулках собственного помутившегося рассудка. А настоящий, реальный мир — то есть двадцатое столетие — существует по-прежнему, но в недоступном для него измерении. От хохота у него на глазах выступили слезы. Он вытер их ладонью и сказал:
— Стоит подумать, что твои дела хуже некуда, и тут же убеждаешься, что это не так! — Он представил, как в эту минуту где-то за непрозрачным стеклом сидит его мать и наблюдает за этим припадком. Почему-то ему показалось ужасно забавным, что его чопорной, вечно озабоченной внешними приличиями мамаше пришлось стать свидетельницей такого позора. Она наверняка постарается упрятать его подальше, а всем скажет, что он внезапно умер. Ее самолюбие не выдержит испытания при виде скорбного главой сына, пораженного умственным расстройством.
Мелисанда с тревогой смотрела на него, не зная, чего ожидать в следующую минуту.
— Да будет тебе, детка, расслабься. — Флинн перевел дух, стараясь успокоиться. Попытка встать на ноги заставила все его мускулы стонать и ныть от боли. — По крайней мере я приласкал тебя до того, как пообщался со свиньями! — Он снова прыснул со смеху и вытер слезы на глазах. — О Господи! Подумать только, а я-то вспоминал, нет ли у меня сегодня совещаний!
Он поднял с сена свой смокинг, пригнулся, чтобы не задеть головой балки, добрался до лестницы и скрылся внизу.
Мелисанда так и осталась сидеть на сене, время от времени поднося кончики пальцев к своим губам. Ей уже приходилось целоваться с мужчинами — обычно это случалось на балу, где-нибудь в темном уголке, но ни один из этих поцелуев нельзя было сравнить с сегодняшним, неспешным и чувственным. Не говоря уже о том, что ни разу в жизни она не лежала вот так, с распущенными волосами, тесно прижавшись к мужчине и ощущая на себе его ласки.
Как во сне, она провела рукой по шее. Его ладонь лежала у нее на груди, и кончиком пальца он щекотал ее чуткую кожу. Это воспоминание разбудило жаркую волну наслаждения, прокатившуюся по всему телу. Вот и в тот миг, когда она еще не совсем проснулась, ей вдруг захотелось, чтобы дерзкая рука проникла к ней под платье. Она даже представила, как прижимается к нему все сильнее и отвечает на его ласки — жадно и страстно, чтобы под конец принять его в себя.
Оторопело тряхнув головой, Мелисанда вскочила, чуть не стукнувшись головой о низкую крышу. Какой позор! Вот почему юным невинным девицам не полагается оставаться наедине с неженатыми мужчинами! Ее ужаснула мысль о том, что он навел на нее какие-то темные чары, чары чувственности и разврата. Страшно было даже представить себе те возмутительные вольности, которые могла бы допустить Мелисанда, если бы не пришла в себя в самый последний момент!
Но тело, изнывавшее от неутоленной страсти, все еще помнило прикосновение горячей сильной руки и теплое дыхание у нее на шее. Мелисанда поразилась тому удовольствию, с которым воспринимала его близость всего несколько минут назад.
От возбуждения ее щеки горели как в огне, и девушка прижала к ним ледяные ладони. К чему это могло привести? Словно отвечая на вопрос, воображение услужливо нарисовало Мелисанде, как он снимает с нее платье, как ласкает ее повсюду, — и у нее перехватило дыхание.
Она подхватила с сена свой плащ и отряхнула его как можно тщательнее. Затем уселась поудобнее, вытащила из волос оставшиеся шпильки и попыталась избавиться от набившихся в них за ночь соломы и трухи. Попутно она отметила про себя, что именно это и служит бесспорным признаком развратных наклонностей у некоторых молодых служанок. Как-то ей довелось подслушать разговор поварихи и ее помощницы. Повариха сказала, что им пришлось дать «от ворот поворот» одной из горничных за то, что она повадилась «кувыркаться на сеновале с одним бесстыжим конюхом». Тогда Мелисанда пропустила эти слова мимо ушей — подумаешь, какая-то горничная! Но теперь ей стало интересно… что именно чувствовала та девушка? Испытала ли злополучная служанка тот же всплеск наслаждения и желания, что посетили ее этим утром? Внезапно ей стало жаль ту неведомую девицу, а в следующее мгновение она испугалась за себя.
Кое-как расчесав пальцами волосы, она заплела их в косу и скрутила в тугой узел на затылке. Голова все еще ныла от вчерашнего удара о камень. Осторожно ощупав ее кончиками пальцев, Мелисанда решила, что отделалась шишкой, а кожа вроде бы осталась неповрежденной. Она расправила плащ, накинула его и туго затянула шнурок на шее. Затем поплотнее закуталась и снова села на сено.
Что теперь делать? Куда идти после того, как она покинет этот сеновал? Вряд ли она снова заставит себя войти в эту жуткую, убогую хижину, чтобы сидеть за грязным столом и вести умные беседы с отвратительной Мери Клайд. Тем более что теперь у наглой простолюдинки есть основания относиться к ней свысока, как к сумасшедшей. Вспомнив об этом, Мелисанда разозлилась не на шутку.
Она вскочила и попыталась осмотреться сквозь щели между досками. Слава Богу, дождя пока не было! А ей самое время выбираться отсюда. Да, именно так она и поступит. Потому что ей определенно не следует здесь задерживаться. Слишком свежи воспоминания о том, как она едва не обезумела настолько, что готова была опозориться на весь свет. Если бы она не проявила стойкости, если бы позволила ему поцеловать себя еще раз… И он поцеловал бы ее — медленно, нежно, тесно прижавшись к ней своим сильным, горячим телом…
