— Кто бы мог подумать, что Никетас завидует бремени империи, под тяжестью которого гнутся и мои сильные плечи? — продолжал Комнин. — Неужели этот старик вообразил, что его дряхлая рука в состоянии владеть тяжелым мечом? Что касается меня, то я считаю его годным только на то, чтобы поднести мне кубок с ядом…
— Верьте мне, цезарь, что я ничего не знала о посягательстве на вашу священную особу, — пролепетала взволнованная Зоя. — Но если отец действительно позволил себе в минуту слабости увлечься дурными советами ваших врагов, то умоляю вас пощадить его ради его преклонных лет! Никетас не может быть противником, достойным вашего гнева.
Заккариас остановился перед гречанкой и окинул ее суровым и презрительным взглядом.
— Ведь ты пожаловала в Венецию не за тем, чтобы умолять меня о помиловании отца? — заметил он. — Нет, ты мало заботилась о нем, когда покинула его ради любовной интриги… Интересно знать, что ты думала обо мне час тому назад. Ты считала меня, конечно, человеком, не имеющим ни капли здравого смысла, готового верить тебе на слово… Выслушай меня внимательно, Зоя, и пойми наконец, что Мануил способен провести даже хитрых венецианцев, но его не проведет никто… Я играл с тобой до этой минуты, как кошка с мышью. Неужели ты не поняла этого? Ты обольщаешь себя надеждой, что я не знаю, зачем ты последовала за мной, но ты ошибаешься! Свидание с Сиани лишь предлог… Ты принадлежишь к роду предателей. В Константинополе ты выдала мои тайны, а в Венеции хочешь выдать меня самого… Дочь стоит отца, и наказание будет для обоих одинаковое.
Волнение и бледность гречанки достигли высшей степени.
— Ради Бога, монсиньор! Не мучьте меня и скажите, что вы сделали с моим бедным отцом? — произнесла девушка, чувствуя, что силы начинают покидать ее.
— Что я сделал с ним? — повторил он с насмешливой улыбкой. — Я приказал вырвать ему язык и выколоть правый глаз.
Несчастная девушка испустила отчаянный вопль, а невольник, введший Кризанхира, лицо которого было скрыто густым черным покрывалом, задрожал всем телом.
— О монсиньор, монсиньор! Неужели вы поступили так жестоко с вашим дряхлым и слабым слугой? — проговорила гречанка.
— Ты думаешь, что это жестоко? — спросил Комнин. — Я считаю это наказание, напротив, чрезвычайно милостивым. Я не лишил преступника жизни, чтобы он имел время раскаяться в своем преступлении.
Зое стало невыразимо страшно, видя, что Заккариас смотрит на нее взглядом палача, готового схватить свою добычу. Она подползла к нему на коленах.
— Сжальтесь, монсиньор! — проговорила она. — Не судите, не выслушав моего оправдания… Вы видите очень хорошо, что я не лгу, понимаете, что я не шпионка. За это отвратительное ремесло берутся только из жадности, а я не ценю деньги… Я бросила отца, чтобы повидать Валериано Сиани, которому вы обязаны жизнью. Но он любит другую… Мне нужно теперь заслужить прощение Бога, и я умоляю вас сжалиться надо мной… Пощадите меня, как вы пощадили бы насекомое, скрытое в траве! Позвольте мне окружить заботами моего отца, мне все равно, где бы он ни был: изгнан ли на необитаемый остров Архипелага или заперт в подземных темницах Бланкервальского дворца.
— Заставьте замолчать эту несносную болтунью! Мне наскучило слушать вздор, — проговорил спокойно Заккариас.
Слуга вздрогнул и судорожно зарыдал.
XIV. Как Мануил Комнин был провозглашен императором
Заккариас снова расположился на подушках и занялся львом, который начал зевать во всю свою громадную пасть.
Кризанхир воспользовался наступившей паузой, чтобы приблизиться к Зое и шепнуть ей:
— Не противоречьте цезарю.
Гречанка вздрогнула и, заметив луч жалости и сострадания в глазах Кризанхира, крепко ухватилась за его грубую руку.
— Спасите меня, неужели же вы допустите пытки женщины, которую вы любили и на которой хотели жениться? — прошептали чуть слышно ее побелевшие губы.
Смущенный аколут постарался сохранить свой невозмутимый вид.
— Зоя, вы были неблагодарны и прогневали нашего общего повелителя, — сказал он строгим голосом.
— Но в Венеции нет же цезаря, — проговорила она с тоской, видя себя совершенно оставленной. — Вы ведь не робели бы перед турками или норманнами, отчего ж вы испытываете страх перед Мануилом? Если вы любите меня искренне, то это должно придать вам еще больше смелости и решимости… Вы можете повлиять на вашего товарища и просьбами, и угрозами, потому что держите в руках его жизнь.
Кризанхир, тронутый отчаянием молодой девушки, опустил голову.
— Вы опасная сирена, Зоя, — ответил он скрепя сердце. — Но не ждите, чтобы я поддался в данных обстоятельствах вашему обаянию… Если вы боитесь смерти, то пусть защитит вас монсиньор Сиани.
Зоя поняла, какой горький упрек скрывался под его насмешливыми словами.
— Я боюсь пытки, но не смерти, — возразила она. — Зачем говорите вы мне о Валериано, которого я хочу забыть?.. Вы еще желаете видеть меня своей женой?.. Я, может быть, кажусь вам теперь безобразной?.. Но знайте, что я готова повиноваться отцу, чтобы заглушить скорее безнадежную любовь, которая вызвала ваше презрение ко мне!
Начальник варягов начал колебаться под влиянием этих слов, произнесенных прерывающимся голосом. Он взглянул на Заккариаса, но тот притворился, что не замечает отчаянной попытки Зои.
— То есть вы соглашаетесь быть моей женой, между тем как сердце ваше всегда будет принадлежать венецианцу? — спросил Кризанхир с волнением.
— Нет, синьор, нет, — ответила она, во весь голос. — Я буду любить того, кто спасет меня от позорной казни.
— Непокорные дочери редко бывают хорошими женами, — вмешался Заккариас. — Не забудь, мой верный аколут, что она погубила отца своей безумною любовью. Никетас поступил бы с ней так же строго, как и я.
Слуга зашатался и прислонился к стене, чтобы не упасть.
Кризанхир не мог больше противиться умоляющим взглядам Зои. Ему казалось, что какая-то невидимая сила тянет его к ней, что эта девушка озаряет всю залу неземным сиянием и что вокруг него настанет вечный мрак, если она исчезнет. Кризанхир, вероятно, переценил свои силы, когда сказал, что не поддастся ее обаянию. При мысли, что одно слово Заккариаса может сделать его обладателем этой чудной красоты, им овладело невыразимо сладостное чувство.
— Повелитель, — начал он, обратившись с самым покорным видом к Заккариасу. — Не простите ли вы эту молодую девушку, если страх действительно изменил ее к лучшему… Если она говорит теперь искренне?
— Ну чего ты позволяешь делать из себя простофилю! — ответил Заккариас. — Не можешь же ты верить ее словам. Ты хорошо сознаешь, что она старается обмануть тебя… Видно, ее прекрасные глаза не на шутку заполонили твое сердце. Ты восхищаешься этой прелестницей и страстно желаешь назвать ее своей. Но если я поддамся на твои уговоры, то мы оба будем жертвами моей слабости. Ужас может вынудить у нее тысячу клятв, но сердце ее никогда не изменится! Она забудет этот спасительный урок и захочет отомстить за себя. Женщины непостоянны, как ветер, и изменчивы, как море.
