Надеюсь, вы тщательно обдумаете мои слова и поступите разумно, как и подобает женщине, не имеющей ни денег, ни положения в обществе.
Все это было сказано с таким любезным видом, что сторонний наблюдатель принял бы обеих женщин за лучших подруг. Тем более что Эмма мило улыбнулась своей мучительнице, решив, однако, проявить не меньшую откровенность.
— Я обдумаю ваш совет, мисс Стрэйт, как обдумала бы любой другой, и приму ту его часть, которая покажется мне разумной и полезной, проигнорировав ту часть, которая таковой не является. Вас это устроит? И не позволите ли мне предложить совет вам? Полагаю, он сможет принести вам пользу. Мне кажется, ваше положение не так сильно отличается от моего, как вы пытаетесь убедить меня.
Калипсо Стрэйт не ожидала лобовой атаки, и, что еще хуже, гувернантка оказалась умнее, чем она думала, и обнаружила глубоко запрятанный изъян ее. общественного положения: родословная мисс Стрэйт, может, и безупречна, но ее предполагаемое состояние — миф!
Мисс Стрэйт так удивилась, что чуть не выдала себя.
— Как?.. — начала она и осеклась. — О, нет. Это еще одна ваша уловка, иначе…
— Однако вы подтвердили мою догадку, — улыбнулась Эмма.
На этот раз победа осталась за Эммой, но она не успела насладиться ею. Мисс Стрэйт, заметив приближающегося к ним милорда, решила поступить согласно старинному изречению: «Тот, кто убегает с поля боя, возможно, сохраняет жизнь для будущих битв».
— Передаю вас вашему благородному поклоннику, — вызывающе объявила она, — и не стану желать вам удачи, поскольку, как мне кажется, она вам не нужна!
Эмма лишь улыбнулась в ответ, что милорд принял на свой счет и вознаградил ее улыбкой, которую редко видели в Лаудвотере до приезда новой гувернантки. Однако природная проницательность не покинула его, так как он сказал, опускаясь в кресло, освобожденное мисс Стрэйт:
33333333
— Надеюсь, она не докучала вам. Говорят, у нее острый язычок.
— О, вовсе нет, — уверила его Эмма. — Напротив, я нашла нашу беседу очень занимательной и… поучительной.
Прекрасные брови милорда поползли вверх, напомнив Эмме высокомерного и тщеславного Доминика Хастингса.
— Тогда, мисс Лоуренс, вы должны простить меня, если, будучи обычно мишенью ваших двусмысленных замечаний, к этому я в свою очередь отнесусь скептически. Вы вполне могли бы сравниться с жителями древней Аттики. ( Аттика — древнегреческая область, славившаяся остроумием своих жителей.)
Эмма сделала вид, что не поняла намека, и милорд рассмеялся.
— О нет, так не пойдет. Я слишком хорошо вас знаю. Жестокая мисс Лоуренс, пронзающая сердца иглами своего интеллекта. — Милорд наклонился к ней и нежно добавил: — Сердце мисс Стрэйт обливалось кровью?
— Нет, но это случится с сердцем леди Клары, если вы с таким упорством будете беседовать со мной у всех на виду.
— Вы сами виноваты, поскольку с таким упорством не позволяете беседовать с вами наедине, — капризно возразил милорд.
— Вспомните, милорд, о разнице в нашем общественном положении.
— Именно об этом говорила с вами мисс Стрэйт? Она выглядела преисполненной решимости победить дюжину соперниц.
— Сомневаюсь, что вы ее цель, милорд.
— Доминик, мисс Лоуренс, меня зовут Доминик.
— А мое имя — Эмма, но вы не получите моего разрешения пользоваться им, милорд.
— Вы снова пронзили мое сердце, но если исключить меня как цель, которую приписывает вам мисс Стрэйт, то остается лорд Лафтон.
Его озорную улыбку могла видеть лишь Эмма, поскольку он сидел спиной к остальным.
— Меня не интересует лорд Лафтон. — Однако она ничего не сказала о своем интересе к милорду.
— О, я верю вам. Но он интересуется вами. И бедный Бассет… он тоже? — Несмотря на беспечность слов, в тоне милорда проскользнуло беспокойство. Не боится ли он, что секретарь нравится ей больше, чем он сам?
— Скажите мне, — Эмма невидящим взглядом смотрела на дракона, изрыгающего огонь на ее вышивании, — разве я похожа на Цирцею, Мессалину или ту добродетельную святую, предпочевшую мученичество потере невинности? Я забыла ее имя. Скажите, милорд, почему мы всегда забываем невинных и помним виновных?
Ее слова так точно попали в цель, что милорд замигал.
— Не в бровь, а в глаз, — сказал он, становясь снова степенным милордом. — Вы напомнили мне о моем долге. Удивит ли вас, если я скажу, что сердце мое кровоточит… тем более что я должен оставить вас и побеседовать с Лафтоном.
Он уже поднимался, когда Эмма сказала:
— Вы просили меня не уходить рано, поскольку хотели что-то сказать. Это правда? Или вы просто хотели убедиться, что я дождусь вашего возвращения в гостиную?
Милорд снова сел.
— Ну, мне кажется, Джон Бассет опередил меня. Я собирался сказать вам, что он почти выздоровел и скоро сможет вернуться к своим обязанностям. А это мне совсем не нравится, мисс Лоуренс, по причинам, которые я предлагаю отгадать вам. Я не хочу сказать, что не ценю Джона, но мое сердце снова кровоточит, а ваше — нет. Вы всегда называете меня милордом, что доказывает: ваше сердце сделано из камня.
Простой ответ Эммы заставил его замолчать.
— Но я всегда думаю о вас как о милорде. — И, почти забывшись, поскольку простота всегда соседствует с правдой, а правда выдает мысли, она добавила: — Я никогда не думаю о вас как о Доминике Хастингсе.
Не успели вырваться эти слова, как Эмма пожалела о них. Милорд в. то мгновение не заметил ничего странного, но после, собираясь лечь в свою одинокую постель, задумался… не над ее словами, а над тоном, который снова вызвал слабое эхо чего-то давно забытого.
И Эмма в своей одинокой постели думала о милорде. Я не могу больше считать себя невинной, поскольку вкусила от Древа Познания и узнала наконец, что такое любовь. Я не могу стать снова такой, какой была до приезда в Лаудвотер и новой встречи с ним.
Часы в классной комнате пробили десять раз. Чуть раньше Кэтги увела Тиш на короткую прогулку, чтобы Эмма смогла выполнить обещание увидеться с Джоном Бассетом. Эмма надела самое старое и блеклое серое платье, как можно проще уложила волосы под самым неподходящим кружевным чепцом, в надежде отвратить Джона Бассета от намерения сделать ей предложение.
Тщетная надежда! Как только он вошел в комнату и увидел ее, глаза его вспыхнули. Купидон, маленький бог любви, летавший с неиссякаемой энергией почти по всем живописным полотнам Лаудвотера, бил без промаха. Его самая действенная стрела пронзила сердце Джона Бассета. Несмотря на все усилия Эммы, он видел в ней самую желанную, самую очаровательную женщину в мире. А ее красноречие, в котором смешались здравый смысл и шутка, заставляло любую другую женщину рядом с ней казаться бледной тенью.
