— Можешь. Ведь нет большего греха, чем обрекать невинного ребенка на заточение. Скажи мне, Алиса, кто виноват в этом?
— Бабушка…
Ей-богу, ей не хотелось ничего ему рассказывать. Как-то само вырвалось.
— А ее имя?
— Не знаю…
В отчаянии она была прекраснее, чем обычно.
— Я знаю. Елена Карловна, вдова генерала Дунаева.
Имя проникло Алисе в самое сердце. Вот, значит, как зовется ее погубительница. Теперь старик казался ей волшебником, который знает все на свете.
— А мама? — сквозь слезы спросила Алиса. — У меня ведь была и мама?
— Елизавета Курбатская. Она умерла через несколько лет после твоего рождения, от горячки, кажется…
Он рассказал ей историю ее рождения, как она ему представлялась, рассказал о бабушке, заботящейся о благосостоянии многочисленных незаконнорожденных отпрысков князя Ивана Курбатского.
Алиса почти не плакала. Изредка из глаз выкатывались маленькие злые слезинки — от досады, от негодования. Она ушла к себе, стиснув кулаки и крепко сжав зубы. Ей теперь хотелось только одного — уничтожить подлую старуху. Пока она была маленькой, та могла вертеть ею как хотела. Но теперь, теперь… Нужно было выбирать. Или выбросить все это из головы и спокойно уехать в Лавровку, или все-таки отыскать эту…
Герману тоже предстоял выбор. Но в отличие от Алисы он сделал его быстро. Дети, рассудил он, случаются сплошь и рядом, тогда как жизнь без любимой женщины лишена чего-то главного. Тем более — без такой женщины, как Алиса. Столько задатков, столько природного таланта. Она могла бы чудеса творить, если бы ее способности направить в нужное русло. И сделать это проще простого. Он был влюблен в Алису с их первой встречи в Таврическом. С того момента, когда тень ее появилась в проеме двери.
Герман надел длинный кафтан, сапоги свиной кожи, надвинул шапку до самых бровей. Наряд так изменил его, что Зинаида прошла мимо него на улице, не взглянув. Герман улыбнулся ей вслед и направился к Литейному.
Выскочив из дома после разговора с отцом, Саша помчался куда глаза глядят, не разбирая дороги, пока за спиной не осталось Марсово поле, а впереди не заиграла в лучах солнца Нева. Раньше он непременно бы расчувствовался от такой красоты, но теперь было не до того. Чайки, парящие высоко в небе, смеялись над ним, люди смотрели глумливо, ангел со шпица Петропавловского собора — и тот, кажется, слегка ухмылялся. Он остановился у парапета и уставился в воду. Потрясение, которое он сейчас испытал, не с чем было сравнить. Всю жизнь ему казалось, что отец крепко любит его и понимает, а вот выходит совсем наоборот. Как он скривился, как только Саша произнес слова «есть одна очаровательная девушка». Может быть, именно тогда стоило и остановиться, чтобы не выслушивать потом весь этот дурацкий набор нравоучений про «молоко на губах» и «шило в штанах». Отвратительно. Так осквернить его чувства! А князь! Тоже хорош! С чего он так покатился со смеху? Что такого веселого было в том, что говорил им Саша? Они ведь оба были когда-то женаты, а значит, любили, делали предложения, были счастливы и полны такого же высокого восторга, как и он теперь. Отчего же смеяться? Может быть, он говорил слишком высокопарно, но разве они не вели себя точно так же в его возрасте?
Как все-таки разгорячился отец! Никогда не видел его в таком гневе. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Хотя теперь сидит, наверно, в своей комнатушке и заливается горючими слезами. Отец ведь человек старый и сентиментальный. Его ранило известие, что свою любовь сын собирается разделить между ним и незнакомой девушкой. Но ведь он ее даже не видел! «Если бы вы увидели ее…» Эх, как заливисто расхохотался в этот момент князь.
Чем больше Саша вспоминал домашнюю сцену, тем нелепее она ему представлялась, тем сильнее было ощущение, что закралась какая-то ошибка, стоит выяснить какие-то детали — и все встанет на свои места. Он отправился бродить на Васильевский остров, силясь разрешить свою проблему, и как-то, сам того не замечая, пришел к дому Алексея Сошальского. Вот кто ему поможет. Он кивнул консьержке и стремглав взлетел по лестнице.
Семья Сошальских занимала бельэтаж. Алексей оказался дома и был весьма удивлен визитом школьного приятеля. Дома он был совсем другим человеком — скромным, воспитанным, даже угодливым слегка, как показалось Саше. Он представил его маман и сконфузился, когда она, слегка подняв бровь, оглядела с ног до головы Сашу. Не такими она представляла друзей своего сына. Мальчик хорошенький, но одет простовато, слишком взволнован и слишком плохо воспитан, по глазам видно, что-то у него стряслось, и наверняка какая-то неприятность. Явился для конфиденциальной беседы с Алексом и теперь ему не терпится уединиться с ним. Глафира Антоновна скучала с самого утра, поэтому не преминула устроить себе легкое развлечение: что может быть приятнее — помучить молодого человека, которому не терпится от тебя избавиться. Она протянула Саше руку для поцелуя и отметила, как неловко он коснулся ее губами. Потом принялась неторопливо расспрашивать о школьных успехах, о планах на будущее и в заключение кликнула горничную и приказала подать чаю для всех.
Саша ерзал на стуле, бросал на Алексея умоляющие взгляды.
Так они просидели около часа, пока госпоже Сошальской не наскучило играть в кошки-мышки. Тем более что кошкой она была опытной и энергичной, а мышка ей попалась еле живая, так что загнать ее в угол не составило труда. Когда чай был выпит, а пирожные от Елисеева через силу съедены, она позволила мальчикам удалиться в комнату Алекса и, глядя так неучтиво обрадовавшемуся освобождению Саше в спину, сузила глаза. «Не нравишься ты мне, мальчик, ох и не нравишься», — подумала Глафира Антоновна.
Оставшись наконец с другом наедине, Саша сумбурно пересказал ему события последних дней. Сумбур был произведен тем, что он рассказывал как бы не о себе, а о своем товарище раз, имени девушки не назвал два, и сказал о ней только, что она круглая сирота, — три. Несмотря на все его ухищрения, скрыть правду от Алексея он не сумел. Тот смекнул, что речь идет о самом Саше, и стал расспрашивать обо всем. Как мог, Саша отвечал и подробно остановился на ссоре с отцом.
— Твой… э-э-э… приятель, мягко говоря, не прав, — заявил в конце концов Алексей и, покосившись на дверь, добавил: — А попросту говоря — полный дурак. Ссориться с отцом, а тем более кидаться на него с кулаками — безумие.
— Согласен, — виновато произнес Саша, — родителей надо уважать, но в таком деликатном вопросе…
— При чем тут уважение? — рассмеялся Сошальский. — Дурень, так ведь ты всю жизнь свою коту под хвост пустишь, — добавил он полушепотом, косясь на дверь. — Отец — это твое будущее: захочет — озолотит, захочет — по миру пустит. Так зачем же с ним ругаться?
