Имя того парня, который управлялся с рысью, ты запомнишь легко: его звали Бек, как нашего сына. Имя второго Гафур не спросил.
Не удивляйся тому, что пишу тебе это письмо на латыни; ведь ты, о муж мой, человек образованный и прочтешь его, а среди конкурентов вряд ли отыщется кто другой, столь же сведущий в языках. Стало быть, даже если попадет им в руки эта бумага, не прочтут они, не перехватят покупку.
О свет моей души, с того времени как Гафур был на Ловчем поле, прошло не менее трех месяцев, а когда ты прочтешь мое письмо, и не знаю, сколько пройдет. Посылаю его как в пункт прибытия, так и в деревушку Дерне, которую, по моему рассуждению, не может миновать ваш караван. Молю Аллаха о том, чтобы пришло оно в Дерне раньше, чем ты окажешься там.
О том, чтобы ты, бросив все, поспешил в ильче Пендик и постарался за любые деньги купить эту рысь, тебя я умолять не стану. И без мольбы ведомо мне, что поступишь ты так, даже, наверное, не успев дочитать до этой строки. Ибо помнишь, как дорог мне был зверь, взращенный мною с детства, как дорог он сердцу близнецов Джан и сколь горькими слезами оплакиваем мы его потерю.
Сын недавно отправил в наш чифтлык письмо о том, как складывается его жизнь, но дошло оно уже после того, как он прибыл ко мне вместе с братом. Здоровы и невредимы они. Брат еще и неизменен к тому же, а вот мальчик наш за полгода разлуки сильно возмужал.
Смогли пробыть у нас они лишь три дня, потом снова отбыли по обыденным своим делам.
О дочери ничего нового тебе не скажу. Впрочем, о девице ее возраста верно сказано: «Нет вестей – хорошие вести». Каждый раз, когда ты в отлучке, я боюсь, что придется мне написать тебе о чем-то новом – и это будут плохие вести. Однако покамест Аллах милостив. Только одну весть я тебе посылаю: ту, что получена мной от Гафура. На сей момент она не плоха. Станет ли совсем хорошей – на то воля Аллаха.
Знай, муж мой, что сердце мое всегда с тобой».
И ничего такого его жена Орыся… его жена Эдже – всегда помнить об этом! – не написала. Если бы письмо и прошло через чужие руки, что ж, всем в Амасье ведомо, что была в семье Аджарата-эфенди огромная ловчая рысь барсовой породы, превеликая редкость и диковинка, хорошо слушавшаяся его жены, потому как, надо полагать, женой она и выращена была, в этом как раз диковинного нет. И детей его слушавшаяся: так бывает с ручными хищниками, когда дети растут вместе с ними.
А вот уже свыше года (неужели?! Да, полтора года миновало!), как никто из соседей не видел ее. Надо полагать, околел зверь, рысиный век хоть и дольше собачьего, но человеческому не чета.
Очень даже можно понять, что Аджарат, любя свою супругу и отпрысков, озаботился купить новую рысь. И потому расспрашивает караванщиков, при которых охранную службу нес. Доселе ему, правда, никто не ответил, ну так ведь и правда диковинное дело – ручной и обученный вашак, это вам не малый каракал.
А на полпути оставил караван он, конечно, не из-за этого: мужчине грешно и постыдно уж настолько любить свою жену и детей. Из-за чего же? Ну… Мало ли: Аджарат вообще не из разговорчивых. Наверное, еще чего в том письме было, его ведь никто не видал. В общем, у мужчины вполне может иметься серьезная и достойная причина.
Что в семье Аджарата росли близнецы Джан, мальчик и девочка, тоже всем было известно. Сын его, Джанбек, он же просто Бек, имя-то не редкое, уже делом занимается, ну и правильно, у семьи ведь доля прибыли в лодочной артели, а парень почти взрослый. Дочь… что-то ее тоже не видно в последнее время… ну, на то и возраст совершеннолетия, чтобы скромность блюсти. Росла-то как мальчишка, словно своему брату не сестра, а брат, иногда соседи даже путали, кого как называть. Теперь же родители спохватились, не выпускают девицу за пределы дома в своем чифтлыке, что за окраиной Амасьи. Тут все тоже правильно и давно пора.
Ну и насчет латыни все в письме очень убедительно объяснено. Кому и знать, что Аджарат, человек воистину образованный, арабской письменности[6] на самом-то деле не знает, а его супруга, еще более образованная, не знает роксоланской письменности, хотя в семье они больше по-роксолански, чем по-турецки говорят!
А вот дети их умеют говорить и писать на стольких же языках, как отец с матерью порознь.
Дети…
Аджарат скрипнул зубами и направил коня вперед.
Лошадей оставил у внешней коновязи, вместе со слугой (тот сразу начал обтирать их жгутами сухой травы, затем поводит по кругу, прежде чем поить, – он человек опытный, потому и нанят). Прошел на поле.
На входе миновал праздно стоящих стражников и нескольких обманчиво-невнимательных людей, без видимого оружия, без знаков принадлежности к служилому сословию, однако сквозь их будто рассеянные взгляды иному пришлось бы прорываться, как сквозь сеть. Аджарату это, впрочем, труда не составило, с него эта сеть соскользнула сразу. Тут отсеивали разве что совсем уж «лишних», праздных зевак и голодранцев, а он производил впечатление человека, явившегося по делу – и по праву.
Поле было не полем как таковым, а обширнейшим пространством таких размеров, что хоть отару на нем выпасай, хоть табун. Аджарат оказался на «псовой» его части.
Там заливались лаем гончие, высокомерно отворачивали от них узкие морды борзые – таазы и салюки, – лучше своих хозяев знающие, что их, в отличие от всех остальных собак, Пророк определил как «чистых» животных. Не обращая ни на что внимания, спали на своих цепях волкодавы, прикованные к вбитым в землю кольям порознь, как особо опасные бунтовщики, которым дай только добраться друг до друга – узнаешь, что будет, но если уж разъединены они, так ничего и не узнаешь.
Аджарату и не надо было чего-то тут узнавать. И в соседней части поля, «птичьей», тоже.
Мимо соколов и сокольничих, ястребов, беркутов, не оглядываясь, прошел на кедигиллер, «кошачью» часть Ловчего поля. И, едва ступив в его пределы, на миг замер, сердце пропустило удар: вот он, вдалеке, покрытый охотничьим чепраком конь, под уздцы его держит подросток, рядом стоит другой, а на конском крупе поверх чепрака восседает… Рыжий, мелкопятнистый, ростом с небольшого гепарда или крупную рысь… голова зверя повернута в сторону, не разглядеть, но…
Аджарат даже не успел подумать, как будет правильнее: устремиться прямо туда или, скрыв интерес, подойти окольным путем, не сразу, будто бы разглядывая других зверей, – а тут было на что посмотреть, даже если для него вдруг словно бы исчезло все остальное. Существо на крупе лошади повернуло голову – и действительно оказалось гепардом. Да и человек, стоявший рядом с ним, не был подростком, просто сухощав он и ростом мал, что среди ловчих случается часто. Да и пусть случается, провалиться бы им всем в ад вместе с их конями, седлами, охотничьими гепардами и мальчишками-слугами…
