— Кажется я его убила, своего мужа. Моего сладкого мужа, — в голосе Серны было надежда и никакого раскаяния. Филипп в ужасе смотрел на женщину, что пила кровь мужчины. Серна почувствовала чужой взгляд. Она с ненавистью медленно подняла голову. Белки ее глаз закатились.
— Что остолбенели? — Голос ее был мертвым. Идите, совы кричат — путь свободен. Или вы передумали?
Луна осветила лицо Филиппа. Юноша побледнел как мел. Серна нашла, откуда взять силы. Филиппу казалось, что следующим будет он. Женщина отдалилась от него. Темные силы отнесли ее к другому берегу. Серна услышала его мысли, она ухватилась за его лодыжку и посмотрела в упор на юношу белыми без зрачков, глазами провидицы. Филипп с ужасом в них всмотрелся. Пальцы женщины разжались.
— Луна, мистер. У моего народа всегда так, — прохрипела вещунья.
Филипп миновал распростертую женщину и труп. «Господи, моя спина может показаться ей аппетитной». И поминутно оглядываясь через плечо, Филипп зашагал к воротам. Он спотыкался и старался не бежать. Он хотел сохранить остатки достоинства — не бежать, чтобы не унижать себя тем, что его обратила в бегство черная женщина. Мужчина, который позволил над собой такое, заслуживает еще больших несчастий, чем те, что свалились на Филиппа.
И все-таки Филипп не выдержал, он побежал. Он бежал, а по лицу его текли слезы. «А что, если я теперь не найду Эллин? Она осталась без меня одна, там на плоту. Она же что-то мне хотела сказать».
Филипп растворился в собственном горе, а Серна осталась стоять над единственным человеком, который относился к ней как к богине. «Луна, Луна! Ты дала мне силы. Но зачем таким образом?» Луна скрылась в тучах.
Тишина. Ночь. Маленький человек, бегущий по лесу. Серна посмотрела на небо и зашептала древние слова. Тучи на небе стали расходиться. Серна зашептала еще страстнее и наконец луна показалась. Серна завыла волчицей. У ее ног, скрючившись, лежало тело человека, тело ее мужа. Серна подняла лицо и снова завыла. Филипп уже был в безопасности.
Филипп услышал этот вой за полмили от дома Батлера. Из тьмы на него моментально ощерились сотни звериных морд. «Вот и конец мне,» — подумал Филипп и вдруг почувствовал, что земля уходит из-под его ног и он проваливается. «Серна не убивай,» — закричал Филипп и полетел в какую-то яму. Он больно ударился о землю, и в его живот вошел осиновый кол, находившийся на дне ямы. Зубы Серны — охотничья ловушка на кабана. «Я пропал», — просипел Филипп, на губы навернулась пена, и он погрузился во тьму.
А ночь потекла дальше. По древним верованиям, злые духи в минуты страшной смерти выходят на землю. Но если проливается кровь безвинного человека, то со злыми выходят и добрые. Они могут повернуть исход дела по-своему, смотря как долго будет светить луна.
А Серна выла еще очень долго. Луна смотрела на грешную землю, и Серна подпевала ей волчьим голосом.
Утром тело Филиппа нашли белые охотники. Похоже, что это был труп. Холодный. Но когда его вытащили из ямы, оказалось, что парень жив. Он был весь в громадных ссадинах и синяках, но кол лишь ободрал кожу.
Охотников было двое. Два ковбоя — Пит и Эрни.
Они привели парня в чувство с помощью виски, опрокинув ему флягу прямо в горло. Юноша закашлялся и открыл глаза. На него смотрели два незнакомца.
— Эй, парень, как себя чувствуешь и что ты делал на кабаньей тропе?
Филипп слабо застонал не столько от боли, сколько от пережитого страха. Он не забыл разлуку с Эллин. Все его существо, едва он открыл глаза, устремилось вперед: к ней, к его любимой девочке. Ему не хотелось возвращаться в имение под опеку Батлера. Чарльза надо забыть. Вчера ночью Серна приоткрыла ему глаза на тот мир, в котором свершаются небесные браки. Филипп был там с Эллин. Он должен найти свою любимую. Вдруг она осталась на том плоту посреди реки и ее уносит сейчас в океан?
При свете дня его надежды и страхи переплелись. Он помнил слова Серны — «поезд». Ему надо было добраться до Вайоминга. И пусть путешествие сто раз начинается с боли и падения. Он все вытерпит ради своей Эллин.
— Тебе повезло, парень, — сказал ковбой, которого звали Пит, осмотрев его рану. — У тебя только царапина. Грохнулся рядом с колом. Если бы был потолще — твой ужин застрял бы на стенках этого карандаша.
— Кто же ты такой, — спросил второй, которого звали Эрни, — Куда шел? Может, ты беглый?
— Я не каторжник, — испугался Филипп. — Я племянник Чарльза Батлера, — соврал он, — из Озерного имения.
Ковбои усмехнулись.
— Мы слышали об этом имении. Из него частенько сбегают — это факт.
Филипп вспомнил совет Серны.
— Мне нужно добраться до ближайшего салуна. У меня есть одежда, которую я бы мог продать. Отведите меня туда.
Ковбои рассмеялись.
— О'кей, парень, — сказал старший. — Садись сзади на круп моей лошади, и поедем. Мы довезем тебя туда, где ты сможешь найти свое счастье, — в Вайоминг. В нем много игорных домов, а также спиртного, да и девочки, если ты этим увлекаешься.
Филипп закрыл глаза. Он попытался вспомнить тот миг, который предшествовал его крику. Эллин была рядом с ним.
— Ты что, глухой? — проревел над его ухом ковбой.
«Моя девочка услышит, как на меня орут. Ей будет больно за меня. Я не буду о ней думать, пока еду в компании этих добрых людей».
— Да, — сказал он покорно. — Увлекаюсь. Но сперва мне нужно до Вайоминга.
Как только Филипп почувствовал себя на коне, хоть и сидел сзади мужлана, от которого несло потом, надежда опять вернулась в его душу. «В конце концов Серна не могла ошибиться. Там, где она обо всем узнает, — не обманываются. Она сказала, что мне нельзя медлить. Эллин повезут на поезде. Мне надо успеть на него».
А в это время его любимая маленькая Эллин сидела за завтраком в окружении далеких, не понимающих ее людей. Утром ее, разбитую, уложили в кровать. Отец распорядился судьбою Эллин. Страшные стены, страшные люди — Эллин сжалась. Он прислал за нею бабушку Робийяр и ее подругу тетку Далси. Двух старых как мир женщин. Их не могли тронуть ни чужая любовь, ни чужое горе. Они выполняли приказ Пьера. Эллин должны были запереть в городском доме старухи самодурки.
Эллин походила на приведение, когда утром за завтраком ее обняла бабушка. Это была маленькая сухонькая старуха, внутри которой сидел железный стержень. Она шуршала своими кринолинами, как оркестр. На ее щеке была бородавка, которую проткнули два жестких волоса. Было страшно смотреть ей в глаза. Но ведь она была старшая. Значит она лучше знала эту жизнь. Если она говорила — ерунда. Приходилось к этому относиться как к ерунде. Первое, что она сказала: «Филипп? — Ерунда. Через неделю в моем доме ты его забудешь. Повтори это».
